Полководцы Святой Руси

Итак, волей Божьей, как видели это средневековые новгородцы, сражение переменило характер, превращаясь из поражения в победу. Летописец, скорбя и радуясь одновременно, с торжеством сообщает: «Силою креста честнаго и помощью святыя София, молитвами святыя владычица нашея Богородица приснодевица Мария и всех святых, пособи Бог князю Дмитрею и новгородцем… и гониша их, бьюче, и до города в 3 пути на семь верст, якоже не мочи ни коневи ступити трупием»[187].

Очевидно, князь Дмитрий Александрович со своим полком и с ратниками великого князя разметал левое крыло вражеского воинства, увлекся преследованием, рубил и рубил бегущего противника. Иначе говоря, он сделал с флангом немцев точно то же, что немецкий центр сотворил с новгородским боярским ополчением.

А потом развернулся и обнаружил лучшую часть немецкого рыцарства застрявшей в боярском обозе.

«И тако воспятишася от города и узреша инии полчища свинью великую, которая… вразилася в возникы Новгородьскые[188]; и хотеша новгородцы на них ударити, но инии рекоша: уже есть вельми к ночи, егда како смятемся и побиемся сами?»[189] Вероятно, решение принимали тогда вовсе не вожди размазанного воинства вечевой республики, а победитель, то есть Дмитрий Александрович. Именно он, надо полагать (в летописи Новгородской князь дипломатично назван «инии», дабы не отдавать первенство в принятии тактических решений чужаку, хотя бы и столь именитому), отверг страстные призывы бояр атаковать обоз, чтобы спасти их ценное имущество, рискуя самим в темноте наступающих сумерек напороться на ловушки и баррикады, сделанные из повозок.

Этот разговор мог выглядеть примерно так.

…В сумерках на землю пал мороз. Люди утомились, кони утомились. И у тех, и у других пропал боевой задор. Конь, он когда страха первого лишится, храпит, кусается, летит во весь мах… Нынче уже не то. Кони дрожат, жилки на боках у них подергиваются, трупьё, где в один слой, а где в два всюду раскиданное, пугает их.

Князь Переяславский снимает шелом, вытирает пот. Ему восемнадцать лет. Сей день принес ему честь и славу. Дважды дружинники под его стягом разбивали стену чужого воинства, топтали немцев и данов. Сначала в первом наскоке, потом на обратном пути — заслон сбили. На первом деле одного старшего дружинника он потерял, на втором — иного. Жаль их. Но где великое дело без крови делается!

Сам с дружиною на немцев ходил, меч багрянил, рубился честно. Никто в малодушии не упрекнет. Помог Господь, одолели повсюду, токмо госпо́да новгородская, горделивая без удержу, дала немцам плечи. И потому порублена-посечена без меры, раскидана по снегу в богатых своих доспехах, и кони ее, по хозяевам печалясь, ныне носятся туда и сюда, не даваясь покамест в чужие руки.

А кто остался жив из бояр новгородских, те перед ним ныне стоят во гневе и досаде. Мало с них немец гордыни спустил, мало дерзости немецкий плотник стесал! Речи ведут, яко Хам из Священного Писания.

Этот кто? Самый горластый? А, Павша. Как его? Онаньич? Онаньинич? Не звать его по имени-отчеству, покуда в точности не вспомянется, ибо обидчивы излиху. Мал сверчок, да стрекот от него громок… А этот, потише, поумнее? Ратибор. Этот ратник от Бога, вот и не верещит, понимает. А тот, со великим чревом, яко пивная бочка? Жирослав Давыдович. Истинно, что Жирослав. Воинничек… За спиной у него Михайло Мишинич. Сей истинно умен, иным боярам новгородским не чета. Оттого и не встревает.

А вот Павша-то аж яростью налился, по последнему свету видно, яко щеки у него покраснели:

— Княже! Да сколь добра там! Оружья! Серебра! Всё пропадет. Шатры там же, утвари всякой… Как отдать? Без боя? Мы же их задрали!

«Мы же… Мы же… Дружины — моя да великокняжеская — немцев задрали. Довмонт их такожде задрал. А вы токмо бегать здоровы оказались…»

— Не пропадет, — кратко ответствует князь.

— Как? Отчего?

И тут вмешивается Ратибор:

— Почтенный Павша Онаньинич, либо до утра немцы из коша нашего уйдут, и тогды токмо то, что в руках у них уместится, унесут. Велика ли потеря? Либо утром отобьем всей силой.

— Цыц, Ратибор! — рявкает Павша. — Не по твоей чести лезть поперек меня. Сам управлюсь!

Ратибор отступил. Павша продолжал напирать:

— Княже! Не поскупимся. Веди людей своих в бой, каждого щедро серебром наделим. Веди! Да не робеешь ли ты? Не обабел ли?!

«Кровь людей моих купить хочет. О прибытке, о корысти, о животишках своих мыслит, о прочем не умеет».

Дмитрий Александрович молчал.

Тогда Жирослав Давыдович ступил вперед:

— Княже, молим тя… Порубишь немцев, и нам мир ставить способнее будет.

«Ты руби немцев, а мы потом свой мир поставим. Ясно молвил, всё до конца ясно…»

Князь всмотрелся в темнеющую даль. Может, и впрямь — додавить? Отец вон всех положил на озере на Чудском, и слава ему пришла таковая, что по сию пору не истаяла. Отец бы ударил или нет?