Полководцы Святой Руси

Немцы опрокидывают телеги. Легче им так оборону держать. Дорога пред телегами изрытая, ямистая, трупьем забросанная. Овражки вон там и вон там. Так. Само воинство новгородское душой ослабло, мало кто в бой пойдет. А своих мало не по ночной поре в рубку вести — почитай, на смерть вести. И кому Бог победу даст, Он один и ведает. Наутро с немцем в открытом бою переведаться — дело другое, тут его удобнее взять будет.

— Княже! Будь храбор!

— Столько борошнишка пропадет! Серебро, наряды… Не поскупимся!

— Княже, будь мужествен, яко лев!

Учил его отец: не токмо львиный рык нужен князю, но и здравый разум.

— Нет! — ответил он боярам новгородским и поворотил коня.

Дмитрий Александрович мудро рассудил: наступит утро, тогда дружинная конница попробует рыцарское войско на зуб еще раз: при свете дня, на ровной местности.

Но рыцари вовсе не искали нового боя, очевидно, дневная битва до крайности вымотала их. Не дожидаясь утра, они бежали из расположения новгородского обоза. «Новгородцы же стояша на костех 3 дни, и приехаша в Новгород, привезоша братью свою избьеных, и положила посадника Михаила у святой Софии…»[190]

Итак, Новгородская летопись видит в основном собственное горе, собственный разгром, воспринимает удачу Дмитрия Александровича как чудо, как помощь Божью и рассказывает о его действиях с непостижимой краткостью. Не новгородец, не новгородский князь (на тот момент), так к чему уделять ему много места?! Ну, победил там, где бояре новгородские оказались разбиты, ну, так это его сам Бог послал спасать Дом святой Софии.

Точно так же и автор ливонской хроники с трудом воспринимает всё то, что не касается орденских рыцарей-братьев. В частности, он сообщает:

Король Дмитрий был героем:
С пятью тысячами русских избранных
Воинов предпринял он наступление.
Когда другие войска его отступили.
Ну, послушайте, что случилось.
Полк братьев в бой вступил
Против них у речки злой.
Там он братьев увидел.
Людей у братьев было много,
Хочу я вам сказать:
Сто шестьдесят мужей их было,
Их для него вполне хватило.
Среди них пешие воины были,
Вместе с героями они сражались,
Там, где у моста они стояли.
Много хорошего они сделали.
Человек восемьдесят их было.
К братьям они присоединились
И отбивались там от русских,
Чем многих русских огорчили.
И так вернулись братья
С большими почестями в землю свою.
Спасибо скажу я восьмидесяти мужам,
Тому, что мечи их так звенели
В нужный момент в поддержку братьев.

Тут что ни возьми, всё плод путаницы и невнимания к деяниям чужих. Дмитрий Александрович, как уже говорилось выше, не занимал тогда великокняжеского стола и, следовательно, «королем» русских не являлся. Сколько под его командой находилось дружинников, немцы не знали, их оценка — на глазок. Может 5000, а может, 200 человек. Много тяжеловооруженных всадников — вот что увидели немцы.

Ко всему прочему — ноль внимания к тому, как идут дела у датчан. Победили они? Разбиты? Наступают? Бегут? Лежат? Они, конечно, союзники и католики, но всё равно, не уделять же им сколько-нибудь серьезное внимание! Пришли, постояли рядом со сражающимися рыцарями-братьями — уже честь большая. И всё. И хватит. Не о чем больше говорить.

Восемьдесят пеших ратников — кто они? Немцы из дерптского воинства? Эсты? Датчане? Наверное, немцы, прочих хронист, надо полагать, и не заметил бы.

«Старшая ливонская рифмованная хроника» — это ведь довольно примитивный по приемам составления, по содержанию, по идеологии текста, глубоко провинциальный памятник. У новгородского летописца, при всей его зашоренности, при всем увлечении региональным контекстом, всё же есть глубина, сложность, провиденциальная философия. А немецкий памятник… как бы правильно сказать?. в XIX веке это называлось бы «Славные боевые записки нашей кавалерийской бригады».