Полководцы Святой Руси

Третье: не «мерцания» новгородских полков опасались немцы и датчане. Опасались они прежде всего княжеских дружин, особенно тех крупных контингентов, которые могли прийти с «Низовской Руси». Похоже, боярское ополчение Новгорода заметно уступало им в боеспособности. Богатое, хорошо одоспешенное, воинственное (любил Новгород затевать свары с соседями и ходить к ним с мечом за прибытками), но рыхлое и недисциплинированное воинство новгородских бояр явно проигрывало и орденским братьям, и дружинам Владимирской Руси в боевой спайке, в стойкости. Аристократы Русского Карфагена сильны были прежде всего деньгами, а не воинским искусством. Но для победы в решающем сражении им, как правило, требовался истинный вождь с отрядом настоящих профессионалов войны. Новгородской госпо́де у Раковора еще раз показали, что она такое в плане боеспособности. На то и князь бескняжьему государству, чтобы его рати не рассыпались от сильного тычка… Вольному боярству следовало бы помнить об этом всегда, не забываться. Оно, хоть и со сбоями, в общем помнило, звало князей, они налаживали военное дело и приносили победы. Тут ничего не изменилось.

Любопытно, что «победители»-немцы, по словам хрониста, «из-за невзгод в стране» собрали совет и решили нанести ответный удар. Как видно, действительное их настроение после Раковора и марша русских дружин по Ливонии было скорее тревожным, нежели победным. Несколько месяцев спустя под Псков отправилось огромное воинство: 180 рыцарей-братьев (у Раковора их было всего 34!), 18 000 ратников в целом, включая ополчения немцев-колонистов, леттов, ливов, эстов, а также большой корпус неких «моряков». Масштаб доселе невиданный! Вся немецкая Ливония поднялась! Но результат… Орденский крестовый поход закончился плачевно. Рыцарскому воинству удалось спалить маленький Изборск, разорить Псковскую землю, а вот десятидневная осада могучего Пскова, получившего к тому же помощь от новгородцев, принесла поражение и вынудила крестоносцев с потерями отойти. Гора родила мышь, мыши отрубили хвост.

Эта героическая история не касается судьбы Дмитрия Александровича, он в обороне Пскова не принимал участия. Храбрецом показал себя у стен города тот же Довмонт-Тимофей Псковский, возглавивший успешную вылазку. Но косвенно Псковская кампания свидетельствует о том, что орденское рыцарство жаждало отмщения за Раковор, а вовсе не тешило себя иллюзиями о некой «победе»[195].

Выходит, всё же «остановить» русских в поле не удалось… А Русь могла праздновать двойную победу: у Раковора и под Псковом.

Великий стол

Хотелось бы напомнить: дерптская эпопея и успех под Раковором — всё это страницы жизни Дмитрия Переяславского, предшествовавшие восшествию на великокняжеский стол.

Как уже говорилось выше, Дмитрий Александрович обрел старшинство над всеми князьями Владимирской Руси в 1276 году. Он не наследовал отцу прямо и, правду сказать, изначально имел не столь уж много шансов занять великокняжеский стол — несмотря на все его воинские подвиги. По древнему обычаю до него великими князьями становились младшие братья отца: сначала Ярослав Ярославич (в 1263–1272 годах), затем Василий Ярославич (в 1272–1276 годах). Дмитрий Александрович терпеливо ждал своего часа, не поднимал бунта, не интриговал в Орде, и если время от времени ссорился с дядьями, то лишь по причине многомятежности новгородцев. Те установили с Переяславским князем отношения, во многом напоминающие тот странный диалог, когда быстро сменяли друг друга дружба и вражда, какой был у Дома святой Софии с его отцом и дедом. Этот род княжеский как будто обречен был вступать с Новгородом в брак, обретая жену прекрасную, богатую, но безудержно строптивую. Сегодня любовь до гроба — завтра ненависть до крови… Дмитрия Александровича новгородцы звали к себе неоднократно, сажали у себя князем (а впоследствии случалось и такое, что гнали, притом гнали с позором, злобно и беспощадно), порой предпочитая его дядьям, занимавшим великокняжеский стол во Владимире. Но до сражений не доходило. Дядьям Дмитрий Александрович был не враг.