Полководцы Святой Руси

Князь Андрей Александрович, как будто посланный Богом Руси за грехи ее, словно живой бич, бессовестно и беспощадно сдиравший с костей русского тела кожу и плоть, никак не успокаивался. Именно с его новой военно-политической «инициативой» связано событие, вновь прославившее имя великого князя Дмитрия. Летописи рассказывают о нем скупо, но именно по этому периоду (конец XIII — начало XIV столетия) они вообще лапидарны донельзя. Это, можно сказать, темное время русского летописания.

Итак, летописное повествование сообщает: в 1285 году неугомонный князь Андрей «…приведе царевича из Орды и много зла сотвори хрестьяном; брат же его Дмитрей, совокупляся с братьею, царевича прогна, а бояр Андреевых поимал»[199].

Скудость информации позволяет трактовать ее разными способами и видеть в очередном столкновении братьев разные оттенки. Очевидно тут немногое: Андрей усилил свою дружину ордынским контингентом, пришедшим то ли на наемной основе, то ли по воле хана, но достаточно слабого хана, возможно, находящегося в состоянии междоусобья со своей родней, с иными претендентами на первенство в Орде, а потому не обеспечившего Андрею достаточной воинской поддержки[200]. Дмитрий собрал общие силы нескольких князей Владимирской Руси. С кем он вышел в поле? Летопись говорит: «совокупляся с братьею», но из его родных братьев, помимо Андрея, в живых оставался один лишь Даниил Московский; возможно, Даниил Александрович и привел полки, но помимо него, очевидно, дала свои отряды «братия» по княжеской власти, правители разных городов и областей Северо-Восточной Руси. Поздний Никоновский летописный свод добавляет одну важную подробность (достоверность ее, правда, под вопросом: сводчик работал в XVI веке, через 200 с лишним лет после указанных событий) — татар погнали, поскольку они были «в розгонех семо и овамо», то есть разъехались для грабежа и не успели вовремя собраться воедино[201]. Общими усилиями Андрею с «царевичем» нанесли поражение и обратили в бегство, притом бояре Андрея оказались в плену. В сущности, речь идет о первом серьезном поражении Орды в полевом столкновении с Русью. Это по масштабу не Калка, не Сить, не Вожа, не Куликово поле и не Угра, но это все-таки военный успех, достигнутый коалиционно, замеченный летописцами, а значит, не ничтожный.

При той лапидарности известия, которое доставляет нам летопись, можно лишь додумать возможные варианты происходивших в 1285 году событий. Например, вот так.

Узкая лесная дорога. Ордынский отряд растянулся на полет стрелы. Усталые конники понукают низкорослых лохматых лошаденок. Позади — скрипучие телеги с награбленным добром и зарево пожара. Впереди — чистое небо и отдаленные дымы большого села. Во главе отряда едет на дорогом, арабских кровей жеребце некий мурза в кольчуге персидской работы. Пальцы обеих рук унизаны перстнями.

Дмитрий Александрович и десяток-другой старших дружинников осторожно наблюдают за ордынцами шагов с 20–30, из глубины леса. Коней они оставили в отдалении, дабы не выдали засаду ржанием и топотом копыт. Двигаются осторожно, не звякая оружием, глядя под ноги, — сучку бы единому не треснуть под сапогом. Князь снял шелом с железной маской и одной рукой прикрыл блестящую серебряную насечку от лучей солнца, пробивающихся сквозь листву, а другой погладил бороду. Ему тридцать пять лет. Он сед, как лунь, полон сил и готов драться. Эти ордынцы, видно, самим Богом посланы сюда, чтобы заплатить и за Батыя, и за Неврюя, и за всех безжалостных душегубов, наведенных на Русь его братом Андреем прежде, а заодно и за наемного «царевича», Бог ведает его имя, явившегося ныне убивать, жечь, грабить, — словом, всё по обычаю.

— Княже? Не пора ли? — обращается к нему вполголоса старый дружинник Яков Полочанин, служивший ловчим еще его отцу.

Дмитрий Александрович кивает:

— В самый раз.

Раздает громкий свист, ему вторит иной свист чуть поодаль, и еще один.

Впереди падают, одна за другой, три сосны, наглухо перегородив дорогу. Лес наполняется щелканьем тетив и пением стрел. Падает один ордынец, другой, третий. Непривычные к лесному бою, степные всадники выцеливают русских ратников в чаще. Но трудно их поразить, когда ты сам на виду, а они — за деревьями. Те ордынцы, что позади, забыв о старшем своем воеводе, бросаются объезжать телеги, ищут вырваться из ловушки. Но там, дальше, один из бояр великокняжеских дает отмашку, и сосны падают, как и впереди, отрезая путь к отступлению.

Ордынцы, что поотчаяннее, лезут на засеку, рубятся там отважно, рвутся к свободе… Их успокаивают секирами: секира в лесном бою сподручнее меча. Другие мечутся, падая под ливнем стрел.

Мурза, выкрикнув слово власти, вламывается в лес, пригнувшись, прорывает грудью жеребца густой ольховник, выхватывает саблю… Старшая дружина встречает вражеского воеводу и его коня рогатинами. Пронзенный в трех местах татарин еще машет клинком, хрипя, тянется к русским ратникам.

«Сильный человек, истинно храбор! — с одобрением отмечает князь. — Жизнишку спасти не желает, о чести единой забота у него…»