Полководцы Святой Руси

Услышали его немногие, те из ближних людей, кто был в шаге-двух-трех от него. Прочие же, спаянные старой боевой выучкой, молча, в едином строю пошли на литву. И слов не надо, единого знака достаточно. Грозная сила! Есть тут ратники, на свею с князем ходившие, на немцев и на чудь. С мечом дружны, с копьем неразлучны. Старый стяг со святыми Борисом и Глебом колыхнулся над головами воев, затрепетал, расправляясь по ветру.

Рыхлая толпа литвинов ударила в русскую стену и отпрянула под ее натиском. Собралась, вновь ударила и вновь отпрянула. Опять собралась, сейчас еще раз ударит…

Ссекая первого за сей день литвина, Александр Ярославич услышал, как вдалеке звучит рог, а потом как отвечает ему второй рог.

«Благодарю тебя, Господи, защитник наш!»

Хорошо знать места, где ты решил дать бой чужакам. Хорошо знать, как обойти и озеро Узмень, и озеро Усвят. Хорошо знать, где удобные броды. Хорошо знать, что с его стороны к Усвяту ведет всего одна неширокая лесная дорога, а с другой стороны, за озерами, — еще две, намного шире. С таким знанием ты выигрываешь битву до того, как вынут меч из ножен. Ведь в часы ночные четыреста пятьдесят ратников по твоей воле зайдут врагу за спину по правильным бродам и правильным дорогам: витебляне, торопецкие охотники…

И ударят насмерть.

Ссекая второго литвина, князь спокойно подумал о враге: «Все здесь лягут, ни один не уйдет назад». Потому что на Руси в литве нужды нет…

Три большие победы добавили горькой мудрости князю. К нему пришло тогда то, что ум принимать отказывается, но душа, Богом настроенная, словно арфа, даже и такую, печальную и трагическую, мелодию воспроизвести способна. Отозвалась на нее та самая глубинная суть человеческая, оживающая в страшные часы жизни.

Что есть долг государя перед Богом? Не только тяжесть, требующая бесконечного терпения, не только риск умереть на поле брани, не только горечь от неблагодарности… Это еще и одиночество.

Оставили его новгородцы, не раз им от лютого врага спасенные. Мало того, и соседей своих близких они оставили, таких же русских, таких же православных… Охотники только новгородские остались, то бишь добровольцы. А сила главная тяжкая новгородская ушла. Сколь красив, сколь величествен город на Волхове! Дивными храмами украшен! Богатство являет на торгах! Верою православной живет! Да много ли городов краше и славнее на Руси? Вот только никого и ничего не желает знать храбростный муж новгородец за пределами своей земли. Там убивают, там грабят, там села палят… да, всё так… но своя рубашка ближе к телу. Может быть, завтра тот самый литвин, который сегодня, не дай Бог, уйдет от справедливой кары за свои бесчинства, явится с новым разбоем уже на окраинах Новгородчины. А то и не с грабительским намерением, а с захватническим: отчего бы не отъять лоскут чужой землицы, когда сосед слаб? Но сегодня новгородцу думать лениво о будущем. Погромили литву — и ладно, дело сделано, с обороной соседей возиться резону нет. А князю надо — так пускай сам за бродягами и гоняется. Дом святой Софии и без того крепок! Сколько упустили литвинов за последние дни из-за подобного отношения новгородцев, знает один Господь.

А ему — князю — да, надо. Он никого из захватчиков отпустить с Руси мирно, без наказания, не должен. Русь жива, пока сильна, а литва ей жилы подрезает, пускает кровь тут и там. Чуть слабее стань с литвой, чуть жалостливее или прояви чуть больше праздности, и она загрызет. Но в своем понимании будущего, рождающегося в настоящем, князь одинок. Никто не подойдет, не разделит с ним эту ношу. Людям без нее легче…

Литовская угроза в русской исторической литературе порой недооценивается. Современные исследователи пишут, например: «Литву интересовал в большей степени банальный грабеж, потому и накал этой борьбы был всё же меньшим, чем с немцами». Это совершенно неправильно. Напротив, угроза с литовского направления в перспективе оказалась наиболее опасной. Видимо, сказывается «наследие» советской национальной политики, предполагавшей крайний пиетет в отношении «титульных народов» союзных республик, в частности Литовской ССР. Отсюда — своего рода замалчивание либо как минимум затушевывание конфликта между литовскими князьями и Русью, конфликта, принявшего в середине XIII века острую форму.

Более адекватно оценивает вторжение 1245 года современный историк В. В. Долгов. Он, в частности, пишет: «Великий князь литовский Миндовг, собиратель литовских земель, был старшим современником Александра. Однако в 1245 г. объединение литвы еще было далеко от завершения. Поэтому нападение 1245 г. было, очевидно, предприятием каких-то самостоятельных племенных вождей. Нападающие направили свой удар в район Торжка и Бежецка. То есть их вторжение в русские земли было весьма глубоким — не обычный приграничный набег»[105].