Полная история регги: от истоков до наших дней

В 2010 году Минотта настигла неожиданная смерть: в пятьдесят четыре года он скончался от сердечного приступа. Несколькими годами ранее, находясь в турне по Великобритании, он рассказал мне, что вырос по соседству с одним из самых популярных танцевальных залов Ямайки, и музыка всегда была центральным элементом его жизни. «Мой дом находился рядом с Шампани-Лоун, на Чизхольм-авеню, 82. С самого детства я, Делрой Уилсон, Деррик Морган и другие ребята ходили смотреть на таких людей, как Кинг Ститт. Мы были маленькие дети, и не могли зайти в танцзал легально, поэтому мы делали дыры в заборе и пролезали всеми правдами и неправдами. Я рос с мамой, четырьмя братьями и тремя сестрами. Мой отец продавал соль и говядину в гетто, и ему приходилось туго. Он не выдержал и вернулся в деревню, где жила его семья, а мы остались».

У Линкольна Минотта был сладкий голос, но прозвище Sugar (Шугар – «Сахар») он получил не поэтому. «На Чизхольм-авеню случалось много плохого, а мама хотела вывести нас к лучшей жизни. Она скопила денег и арендовала дом в районе среднего класса, на Уолтем-Гарденс. Там-то я и получил свое прозвище. Я был толстым ребенком, и меня дразнили: “Ты, наверное, съел весь сахар у своей мамы! Сахарный живот!” А потом “сахарный живот” сократили до “Сахар”».

Как и многие его сверстники, Минотт начал свою карьеру в любительской группе.

«Были две большие девочки, Беверли и Труди, и мы пытались сформировать группу с каким-то парнем по имени Телстар. Это не сработало, так как девочки сказали, что хотят петь со мной, но не знают гармонии, да я и сам еще толком не знал. Мы пытались принять участие в конкурсе, но это было плохо! Мы даже первый уровень не прошли.

Потом нам пришлось уехать из этого района. Моя мать выбивалась из сил, ей было тяжело с восемью детьми. Она торговала на рынке, вечно ходила с тюками на голове. Хозяин нас невзлюбил и взвинтил аренду, и мы вернулись в гетто, в район Кингстона-11. Лично я по этому поводу нисколько не переживал. На Деламер-авеню был большой двор, где мы все встречались и курили траву, я научился мастерить косяки еще ребенком, до школы. Чуть позже я познакомился с Тони Таффом, нашим крестным отцом. Он приезжал на старом автомобиле и играл на гитаре. Тафф пел в группе Bop & The Beltones, это было в шестьдесят девятом – семидесятом году. А когда мне было четырнадцать, я познакомился с парнем по имени Деррик Ховард. Он подошел к нам и сказал, что его группа называется The African Brothers, и он хочет, чтобы мы присоединились к нему. Он повел нас к Рупи Эдвардсу и на Micron Music. “Нас” – это меня Десси Янга и Тони Таффа. Мы сделали песню Вehold I Live, но она почему-то не вышла. Потом мы участвовали в конкурсе в Ward Theatre, но сошли со второго круга. И все равно мы сдвинулись с мертвой точки. Группа сделала Lead Us Father, она вышла на нашем собственном лейбле Ital при поддержке лейбла Micron Music. Пару песен мы сделали для Рупи Эдвардса: Mysterious Nature и Party Night, и я сделал песню Youth Of Today — это первая песня, где я пою лидер-вокал… Потом еще была записана Righteous Kingdom для Micron Music. Мы тусовались на Randy’s Records, и там я познакомился с Клайвом Чином, Гасси Кларком, Леонардом Чином, они были королями по продажам пластинок. Для Клайва мы записали Hold Tight, а для одного мена с нашей улицы по имени Герцог Телвелл – Torturing, но он не дал нам денег. Однако это была одна из первых песен, которая произвела впечатление на нас самих».

Группа The African Brothers прошла через множество испытаний, прежде чем раскололась. «Деррик Ховард был лидером группы, но, бывало, люди освистывали нас, потому что этот парень не справлялся. Когда Тони Тафф взял на себя лидер-вокал, все немного поправилось; но у нас начались проблемы с гармониями. Мы пели в духе раста, мы звучали как TheAbyssinians, вот такой у нас был звук – звук настоящих культурных корней, а на Micron Music это не нравилось. У них была музыка в американском стиле, которую они продвигали, – Берес Хаммонд, Синтия Шлосс, Редди Томас, – и все они пели стилистические каверы. Нам говорили, что у нас плохая музыка, а потом дела у компании пошли плохо, и Мак Джонсон вернул нам наши ленты. И как-то так вышло, что мы все разбежались кто куда.

Но до распада мы успели записаться у Коксона. На Деламер-авеню был бар, на заднем дворе которого играла саунд-система. В этот бар любил ходить Коксон выпивать, а мы играли на звуке. Однажды он пришел, послушал нас и сказал: “О’кей, мне нравится, приходите ко мне”. Мы сделали в его студии No Cup No Broke, хотя нас предупреждали: “Коксон может не заплатить”. Но мне было все равно – даже если я не получу денег, это была музыка, которую я хотел петь.