Полночь! Нью-Йорк

– Нью-Йорк все больше напоминает форт Аламо, – нахмурился Гонзо. – Не нравится мне ход событий…

В Боньё, той части Воклюза, которую называют маленьким Любероном, весь день дул свирепый мистраль. С наступлением вечера он превратился в легкий бриз, который в четыре утра принялся играть в кронах атласских кедров и зеленых дубов, росших вокруг сельского дома, и с кустом жасмина под балконом.

С возрастом сон матери Лоррен стал хрупким, как крыло бабочки. Измученная ветреной погодой, она перевернулась на другой бок, открыла глаза и прислушалась, хотя больше всего на свете хотела снова отключиться.

Франсуазе Бальсан почудился какой-то шум.

Дом был старый и разговорчивый – традиционный сельский дом, куда входили через кухню, как в прежние времена. Полы были деревянные, на облицовку стен пошел камень с соседних полей. Единственными современными предметами, которыми пользовалась мадам Бальсан, были реверсивный тепловой насос и великолепное двухместное купе Sunbeam Alpine с откидным верхом – на нем, надев белые кружевные перчатки, она ездила в деревню, подражая Грейс Келли в фильме «Поймать вора»[165].

Франсуаза могла опознать каждый звук в окрестностях дома: шепот ветра в оливах, гром, стрекот летних цикад, скрип кровли, стук дождевых капель по круглой черепице.

Этот шум отличается от всех остальных звуков.

Он не только исходил от человека, но и был скрытным, тайным и злонамеренным.

Звук разбитого стекла…

Она резко села на кровати, услышав еще один звук, внизу, на первом этаже. Кто-то задел стул, и ножка, проехав по полу, вскрикнула фальцетом. Изначально пол сделали из высокого тростника и покрыли гипсом, так что он был звучащим.

– Кто тут? – крикнула Франсуаза, и сердце затрепыхалось в груди, как птенчик.

Наступила зловещая тишина, и Франсуаза поежилась. Такая тишина страшнее любых звуков. Женщине хотелось кричать, ругаться, грозить, выказывать привычную боевитость, но она и дышала-то через раз. В голове билась единственная мысль: «Я одна, совсем одна, никто меня не спасет…» Жюстен и Наис ночевали в сторожке, в тридцати метрах от главного дома. И зачем только она поддалась на уговоры Поля-Анри и уехала из Парижа?!

Он и другой Поль, этот болван де Буржин, что-то говорили об опасности… Какой опасности? Смешно! А теперь она умирает от страха.

До Франсуазы снова донесся шум – снизу, со стороны кухни. Видимо, грабитель там и вошел, разбив стекло в двери.

На этот раз она наконец отреагировала: соскочила с кровати, кинулась к балконной двери, рванула шпингалет и в ночной рубашке выбежала на балкон.

– Жюстен! Наис! На помощь! На помощь!

Франсуаза орала во все горло, и внизу, за огороженными диким камнем террасами, где были высажены суккуленты, зажегся свет в сторожке.

Она снова закричала, срывая голос.

Из кухни выскочил человек и рванул к кедровой роще, где и исчез, а Франсуаза на подгибающихся ногах вернулась в комнату и схватила телефон.

Два часа спустя, в Париже, «мазерати-гибли» Поля Буржина мчался по шоссе А1 к Руасси – Шарль-де-Голль, обгоняя всех и каждого на скорости, которая могла бы обеспечить ему два прокола в правах при встрече с патрульной машиной. Рядом сидел Димитри, на заднем сиденье – уродливый мужчина, бывший полицейский из отдела по борьбе с организованной преступностью, переквалифицировавшийся в телохранителя особо важных персон. Он молча, не отрываясь, смотрел в затылок молодому человеку.

– Я опоздаю на самолет, – процедил сквозь зубы Димитри.

– Не волнуйся, успеем. Будем на месте через пятнадцать минут.

– Где Поль-Анри?

– У него другие дела… Важные.

– Я мог вызвать такси или поехать на RER, – не успокаивался Димитри.

– Ни в коем случае! Ты не будешь разгуливать один где попало после всего случившегося, – спокойно ответил Поль № 2. – Пока не пройдешь контроль, мы ни на шаг тебя не отпустим.

– Это я понял… – Димитри посмотрел в зеркало и встретился взглядом с телохранителем.

41

За минуту в Нью-Йорке
все может измениться.

Eagles, «New York Minute»[166]

– До прилета Димитри меньше двух часов, – сказала Лоррен.

В Нью-Йорке было восемь утра.

– Тогда за дело, – ответил Лео, допивая кофе по-итальянски.

Он только что вышел из душа и в шортах сидел на табурете. Лоррен, одетая по всей форме, завтракала за стойкой. Гонзо лежал на своем любимом диване, где провел ночь.

– Я выгуляю пса, – сказал Гонзо, зевая и потягиваясь. – Нам обоим надоело изображать золотые слитки в сейфе банка «Чейз-Манхэттен». Я прав, пес?

Оревильи весело тявкнул.

– Если бы все существа нашего мира напоминали тебя, жизнь стала бы гораздо легче, – подвел итог Гонзо и снова зевнул. Потянулся еще раз, продемонстрировав надпись на пижаме: «Если ты это читаешь, значит провел лучшую ночь твоей жизни».

Лео позвонила Китти.

– Ты не поднимешься к себе, Тим? – Этот вопрос сестра Лео задала сыну в ста восьмидесяти километрах от Нью-Йорка, в доме своих родителей.

– Почему я не могу остаться? – заупрямился Тим.

– Делай, что сказано! – непривычно строгим голосом велела мать.