Полночные тайны

– Я как-то раз вернулась из школы, а он… Мама сказала, он заболел. А папа сказал, что я, наверное, дала ему что-то несвежее. Он вечно ел то, чего есть нельзя.

– Ты думаешь, так оно и было?

– Я не помню, но должно быть так.

– Не думаю, что это твоя вина, Лотти.

– Папа так сказал.

– Локо любит полаять?

Лотти кивает, расстраиваясь все сильнее.

– Я старалась его утихомирить, но он постоянно волновался.

– А твоему папе это не нравилось?

Лотти качает головой, ее губы сжимаются в тонкую линию.

– Он был очень шумным.

– Лотти. Шарлотта. Чарли. – Я заставляю ее посмотреть на меня.

Она наконец по-настоящему впервые встречает мой взгляд, и я вижу и ответ, и знание до того, как успеваю задать вопрос.

– Ты ведь не убивала Локо? Ты знаешь, что́ с ним произошло.

Лотти долго, очень долго смотрит на меня. Я ощущаю ее внутреннюю борьбу – сражаются настоящая Лотти и та особа, в которую ее превратил отец. Но я ничего не предпринимаю. Это решающий момент, и ни Олли, ни я не пользуемся сейчас Иммралом. Лотти должна сделать это по собственной воле. Наконец она тихо, очень тихо произносит три слова:

– Я его ненавижу…

Она наклоняется к Локо, обнимает его, улыбается сквозь слезы, когда пес облизывает ее щеки, а потом вдруг смеется. Это свободный смех, я никогда не слышала такого у Лотти. Он летит легко, из глубины груди, и я даже представить не могу, чтобы ее отец позволил такое.

Я смотрю на Олли, а он лишь растерянно пожимает плечами.

– Лотти?

– Чарли, – говорит она, снова обнимая Локо, вдыхая его запах. – Я всегда предпочитала Чарли.

– Чарли. Поможешь нам?

– Помогу в чем?

– Убить твоего папу.

Лотти-Чарли колеблется… прежняя маска наползает на ее лицо. Но я должна рассказать ей правду, если это необходимо.

– В самом деле?

– Ты знаешь, что он замышляет? – спрашиваю я.

Чарли снова хмурится, потом кивает.

– Молчание, – произносит она.

– Молчание. Тишина. Везде. И здесь тоже, – говорю я, прижимая ладонь к сердцу.

Я чувствую, как оно распухает в моей груди, как оно стучит, желая быть услышанным.

– Да, я вам помогу, – кивает Чарли.

Я достаю из сумочки монету и смотрю на нее, надеясь, что не ошиблась. И тут, так медленно, что я с трудом это замечаю, цвет наполняет последний камень. Золото. Монета нагревается в моих пальцах и плавится, приобретая новую форму.

Это какой-то ключ.

55

Ключ трется о мою грудную клетку, когда мы скачем к центру Лондона. Каждое движение посылает удар его силы сквозь мою плоть – холодная цепочка, горячий ключ. Рука Андрасты крепко обхватывает мою талию, ее тело теперь настолько хрупкое, что Лэм не чувствует лишнего веса. Самсон и Олли скачут справа от меня, лорд Элленби и Сайчи – слева. Она увидела, как мы седлаем лошадей, и настояла на том, чтобы поехать с нами.

– Если вы собираетесь его свалить, я собираюсь быть там, – заявила Андраста тоном, не допускающим возражений.

Она показала мне, как найти нужное место, хотя у нее теперь не было голоса. Андраста с трудом дотащилась до Круглого стола и положила тоненькую руку в центр махагоновой столешницы, на широкую площадь, где бродят львы. Потом ее ладонь остановилась на здании рядом с ней. Здании, которое я знаю почти так же хорошо, как собственный дом.

– Почти доехали, – повторяю я Андрасте каждые несколько минут.

А потом мы минуем Чаринг-Кросс и уже действительно почти на месте. Высокие дома расступаются, открывая величие Трафальгарской площади. Я всегда любила это место и в Итхре, и в Аннуне. В Итхре даже толпы туристов не портили великолепия огромных мраморных львов, что охраняют колонну Нельсона.

В Аннуне пикси прыгают в фонтаны, пытаясь прокатиться на дельфинах и огромных карпах, что плавают там. Львы здесь не мраморные твари, а живые, огромные кошки, прекрасные и свирепые, – одни из них ручные, другие не совсем.

Но мы не задерживаемся на Трафальгарской площади. Я спешиваюсь и помогаю Андрасте спуститься на землю. Олли следом за нами поднимается по ступеням Национальной галереи. Я обычно заходила сюда каждую неделю, по пути домой из Боско, и бродила по коридорам, мечтая о том, что однажды, может быть, кто-нибудь подумает о том, чтобы поместить на эти стены работы Ферн Кинг, – через много лет после моей смерти.

Андраста не столько ведет меня, сколько опирается на меня, когда мы идем к нужному месту. Вскоре мы уже в глубине галерей, в зале Ренессанса, стоим перед картиной, которую я не помню и не видела прежде. Это работа акварелью. Всплески синих оттенков передают энергию какого-то бурного озера. Лежащие ничком на берегу рыцари написаны серым. А в центре всего гибкая рука поднимается из воды, сжимая меч, сияющий золотом, серебром и медью. По моей спине пробегает холодок. Почти сделано.