– Съешь еще яйцо. – Лопаткой для оладий он подхватил со сковороды оставшееся яйцо и положил на мою тарелку. Краешки на свином жире зажарились до хруста.
Я ел и оглядывал кухню. Раз уж уезжал, мне хотелось все запомнить и со всем попрощаться. Угол плиты проржавел, половина крышки бака с горячей водой разбилась. Над плитой висела сушка, погнутая с одной стороны. Как-то вечером отец запустил ею в летучую мышь. Потом повесил на место, чтобы она напоминала ему о том, что надо купить новую, но я решил, что она скорее напоминала о летучей мыши. Я поймал ее рыболовным сачком и какое-то время держал в ящике, накрытом сеткой. С маленькими глазками и крохотными зубками, она, сложив крылья, сидела в углу. Вечером, уже в темноте, мы вынесли ящик на берег озера и отпустили ее. Она полетела над водой, размахивая крыльями, опустилась к самой поверхности. Потом поднялась, развернулась и уже над нашими головами взяла курс на деревья, силуэты которых виднелись на фоне темного неба. На кухне у нас стояли два стола: за одним мы ели, на другой ставили готовые блюда. Оба накрытые клеенкой. Жестяное ведро мы использовали для того, чтобы принести озерной воды и наполнить бак, эмалированное – для колодезной. В кладовой висело полотенце на ролике, рядом с плитой – для посуды. Щетка стояла в углу. Наполовину заполненный ящик для дров. Сковороды, висящие на стене.
Я оглядывал кухню, чтобы запомнить ее, и мне она очень нравилась.
– Что ж, – отец повернулся ко мне. – Думаешь, ты ее запомнишь?
– Думаю, да.
– И что ты запомнишь?
– Весело проведенное здесь время.
– Не только ящик для дров, который следовало наполнять, и ведра воды, которые приходилось приносить?
– Невелик труд.
– Да, – кивнул он. – Невелик. Ты будешь сожалеть об отъезде?
– Нет, если мы поедем в Канаду.
– Мы там не останемся.
– Но какое-то время побудем?
– Не очень долго.
– А куда мы потом поедем?
– Посмотрим.
– Мне без разницы куда.
– Постарайся и в дальнейшем так относиться к переездам. – Отец закурил и предложил мне пачку. – Ты не куришь?
– Нет.
– Это хорошо. А теперь выйди из дома, поднимись по лестнице на крышу и накрой трубу ведром, а я пока все запру.
Я вышел из дома. Все еще была ночь, но небо над полоской холмов просветлело. Лестница стояла у стены. Рядом с сараем я нашел старое ведро для картошки и полез на крышу по лестнице. Чувствовал себя неуверенно, кожаные подошвы ботинок скользили по перекладинам. Накрыл ведром печную трубу, чтобы ее не заливало дождем, а белки и бурундуки не пролезли по ней в дом. Сквозь деревья посмотрел на озеро. С другой стороны видел крышу сарая, забор и холмы. С каждой минутой становилось все светлее, но ночной холод никуда не исчез: утро только начиналось. Я вновь посмотрел на деревья и озеро, чтобы запомнить их и все вокруг. Потом на холмы и лес с другой стороны дома, и на крышу сарая, и все это я очень любил: и сарай, и забор, и холмы, и леса, и мне хотелось, чтобы мы просто отправились на рыбалку, а не уезжали. Я услышал, как хлопнула дверь и отец поставил на землю наш багаж. Потом запер дверь. Я начал спускаться по лестнице.
– Джимми, – позвал отец.
– Да.
– Как тебе на крыше?
– Я спускаюсь.
– Поднимайся обратно. Я сейчас приду. – И он медленно и осторожно забрался на крышу. Огляделся, точно так же, как и я. – Я тоже не хочу уезжать, – признался он.
– Тогда почему мы должны ехать?
– Не знаю, – ответил он. – Но должны.
Мы спустились по лестнице, и отец убрал ее в сарай. Вещи мы отнесли на причал. Рядом с ним на воде покачивалась привязанная моторка. Роса вымочила и клеенчатый чехол, и мотор, и скамьи. Я снял чехол и вытер сиденья ветошью. Отец поставил наши вещи на корму. Потом я отвязал носовой и кормовой швартовые канаты, перелез в лодку и удерживал ее у причала. Отец включил подсос, пару раз качнул колесо, добавляя бензина в цилиндр, крутанул маховик, и двигатель завелся. Я удерживал лодку у причала, обмотав канатом сваю. Винт вспарывал воду, лодка раскачивалась у причала, волны бежали между свай.
– Отпускай, Джимми, – скомандовал отец.
Я отпустил швартовый канат, и мы отплыли от причала. Сквозь деревья я видел коттедж, окна которого закрывали ставни. Мы уходили от причала по прямой, и он становился все меньше, а береговая линия – шире.
– Рули, – сказал отец, и я встал у штурвала и развернул моторку к мысу. Оглянулся и увидел берег, и причал, и сарай для лодки, и тополиную рощу, а потом мы прошли вырубку, и бухточку, где в озеро впадала маленькая речушка, и высокий обрыв с елями, и заросший деревьями мыс, и тут мне пришлось увести лодку подальше от берега, чтобы не наткнуться на песчаную косу около мыса. Я повел лодку параллельно ей, рядом с ее краем, круто уходящим в глубину и заросшим водорослями. Они тянулись к винту, а потом мы миновали мыс и, когда я оглянулся в очередной раз, причал и сарай для лодки скрылись из виду, а остались только мыс и три вороны, вышагивающие по песку и наполовину ушедшему в него старому бревну. Впереди расстилалась гладь озера.