Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 2

Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны. А. А. Морозов сопоставил это с формулировками в статье «О природе слова» (26а, с. 78). См. также: 117, с. 29–36. Именно здесь М. более всего отходит от теории ОПОЯЗа (см. ниже) и приближается к теориям второй половины XX в. (хотя само слово «пучок» взято из терминологии Н. Я. Марра: «семантический пучок» в «Путешествии в Армению» дан в контексте «яфетической новеллы» — импровизированного объяснения этимологии армянского слова; сопоставление сделано в работе: 164, с. 25, где подчеркивается терминологический характер слова «пучок» у М.). То же можно сказать о формулировке в «Разговоре» (выше): «вообразите памятник из гранита, воздвигнутый в честь гранита и якобы для раскрытия его идеи. Таким образом вы получите довольно ясное понятие о том, как соотносится у Данта форма и содержание», — которая, с одной стороны, учитывает полемику формалистов с традиционным пониманием «формы» и «содержания» (терминов философии, а не поэтики), с другой — перекликается с позднейшим структуралистским представлением о поэтической функции языка как функции, обращенной на самое сообщение (текст).

Поэзия тем и отличается от автоматической речи, что будит нас и встряхивает на середине слова... мы припоминаем, что говорить — значит всегда находиться в дороге. Несколько абзацев, посвященных семантике поэтического слова, сложным образом соотносятся с современной М. наукой, и прежде всего с теорией ОПОЯЗа, в частности, с теорией деавтоматизации восприятия и с понятием остранения, разрабатывавшимися в первую очередь В. Б. Шкловским, проблемами семантики слова в стихе в работах Ю. Н. Тынянова и др. См. работы Е. А. Тоддеса (55), И. А. Паперно (117) и др.

Семантические циклы дантовских песней построены таким образом, что начинается, например, — «мёд», а кончается — «медь»; начинается — «лай», а кончается — «лёд». Интерпретация формулы, предложенной М., и проекция ее на поэтику «Комедии» едва ли мыслимы в рамках коммент. Ограничимся несколькими замечаниями. Во-первых, речь идет о типе метафоры, очень характерном для самого М. (см.: 133, с. 306–340; см. также: 165, с. 21–22, 45). Говоря о названых М. словах, важно отметить, что фонетическое сближение, влекущее за собой семантическую ассоциацию, имеет место не только внутри обозначенных М. пар, но и между ними: крайние члены в приведенной М. последовательности односложных слов образуют рифму и минимальную пару: мёд — лёд. Ассоциации эти учитывают не только русское, но и итальянское звучание/значение приведенных форм. Ср., например, омонимию рус. лай и итал. lai (ср. ст.-франц. lai) ‘песнь’. Наилучшей иллюстрацией этой обобщенной формулы семантических циклов может служить XXXII песнь «Ада», которую М. подробно анализирует в гл. VIII (см. примечания). Соотношение «формы» и «содержания», фонетики и семантики этой песни задано оппозицией chioccio — ghiaccio. Звукоподражательный эпитет chioccio (ср. chioccia ‘квочка’) определяет у Данте фонетическую организацию всей песни (рифм), а ghiaccio ‘лед’ является ее семантическим ядром — действие разворачивается среди голов грешников, торчащих изо льда, и их речь деградирует до клацания зубами и лая. Пара мёд — медь подразумевает часто используемое М. античное (и, например, скандинавское) отожествление мёда с поэзией (см.: 46, с. 123–164; 20а): таким образом, по крайней мере, два члена этого четырехчленного ряда («мёд» и «лай») непосредственно относятся к поэзии. Одно из воплощений противопоставления мёда (т. е. в частности, поэзии) и меди — это два образа кузнецов, появляющиеся в «Комедии». Кузнецы — фигуры сакральные и мифологизированные (М. мог читать о мифологии кузнеца, напр., в книге: 141; ср.: 104, с. 256–261). В «Чистилище» Гвидо Гвиницелли представляет Данте провансальского поэта Арнаута Даниеля как лучшего (чем он сам) кузнеца родной речи: «fu miglior fabbro del parlar materno» (Purg. XXVI, 117). Отрицательным полюсом этого образа является кузнечных дел мастер из XXVII песни «Ада», который сковал из меди знаменитого сицилийского быка. На распространенность этого сюжета указывает сын Данте, Пьетро ди Данте, называя в своем коммент. трех авторов — в том числе Овидия (Tristia III, 11; Ars Amat. I, 653–656). Бык, полый внутри, предназначался для пыток и казней; по замыслу автора, жертва, брошенная в чрево быка, должна была вопить от боли, а медный бык преобразовывать ее вопли в обыкновенное мычание; изобретение мастера было сначала опробовано на нем самом: