Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 2

То, что было сказано о множественности форм, применимо и к словарю. Я вижу у Данта множество словарных тяг... есть тяга латинская — то к «Dies irae» и к «Benedictus qui venis», то к кухонной латыни. Есть... тяга тосканская. То, что М. называет здесь множественностью форм, в итальянской филологии определяется как «многоязычие» (moltilinguismo) Данте в противоположность «одноязычию» (unilinguismo) Петрарки. Дж. Контини в работе 1951 г. называет двух первых лиц итальянской поэзии антиподами во всех отношениях (включая равнодушие Петрарки — в отличие от Данте — к теории языка); флорентийский язык Петрарки (fiorentinità ‘настоящий, подлинный язык’) он называет языком флорентийской диаспоры в Авиньоне (145, с. XXXII), т. е. оторванным от живой стихии родного языка. «Dies irae» — католический гимн (в «Комедии» он не упоминается, но занимает важное место в мессах, поэтому актуален в памяти М., знатока европейской музыки); «Benedictus qui venis» (Purg. XXX, 19) — см. гл. X основного текста и примечания. Названия гимнов — метонимическое обозначение торжественной латыни церковного богослужения. Термин «кухонная латынь» (лат. latinitas culinaria) — в противоположность настоящей, подлинной латыни, — обычно применяется к средневековой (варварской) латыни; выражение распространено в русском языке XIX в., вероятно из франц. latine de cuisine. Французские лексикографы XIX в. с известной долей осторожности возводят это выражение к узусу иезуитов, которые обязывали монахов ордена говорить на мертвой латыни даже в повседневном быту, в том числе и на кухне (154, с. 261). У М. этот термин появляется ранее, как обозначение нового языка, возникающего из мертвого, в частности возникновения романских языков из латыни: «Русский язык <...> сложился из бесконечных примесей, скрещиваний, прививок и чужеродных влияний, но в одном он останется верен самому себе, пока и для нас не прозвучит наша кухонная латынь и на могучих развалинах не взойдут бледные молодые побеги новой жизни, подобно древнефранцузской песенке о св. Евлалии» («О природе слова»).

(7)

Чем ближе к центру Земли, то есть к Джудекке... тем быстрее внутреннее молекулярное движение, образующее массу. Заметки М. к Inf. XXXII, 73 и следующим, см. гл. VIII основного текста.

(Мысль принадлежит Б. Н. Бугаеву). Б. Н. Бугаев — Андрей Белый, один из первых (если не первый) слушатель «Разговора», непосредственно во время работы над ним в Коктебеле. См. Летопись 2019. С. 407–409. Эти сведения восходят к воспоминаниям Н. Я. Мандельштам и к комментируемой ссылке на А. Белого в тексте «Разговора...», все сведения, восходящие к самому А. Белому, показывают, скорее, что он тяготился общением с М. и избегал его. Вероятно, обе стороны преувеличивают.

(8)

Словарные круги Данта насквозь варваризованы... Какой-то избыток фонетической энергии... как будто он не только говорит, но и ест и пьет, то подражая домашним животным... то крику пытаемых на дыбе, то голосу женщин-плакальщиц, то лепету двухлетнего ребенка. Этот набросок относится как к звуковой стороне стиха (ср. выше «славянскую какофонию» и анализ XXXII песни «Ада» в гл. VIII основного текста), так и к примерам описания звучащей речи (ее интонации, членораздельности и др.) в «Комедии». Ср., напр.: плачущий голос Андромахи в вопросе старого Кавальканти (см. примечания к гл. II основного текста); детская заумь в гл. I основного текста. «Крик пытаемых на дыбе» менее ясное обозначение, оно может, в частности, относиться к мычанию сицилийского быка в Inf. XXVII, 7–12 (см. примечания к гл. II основного текста) и к тому «нераздельному рыку» — confuso suon (XXVII, 5), точнее: ‘смешанный, нечленораздельный звук’ грешника, запертого в пламени (который и спровоцировал сравнение с быком). Этим же определением (anima confusa) Данте характеризует душу царя Немврода, строителя Вавилонской башни (Inf. XXXI, 74), который после разделения языков говорит на языке, понятном только ему одному (XXXI, 78). О дантовской трактовке Вавилонского смешения языков (confusio linguarum) и о языке поэтов, которых Данте наделяет божественным даром «различения языков» (ср. о чуде Пятидесятницы в примечаниях к гл. XI основного текста), см.: 124, с. 46–52.

(11)