Полное собрание сочинений. Том 17

Было время уборки винограда. Солнце только что ало поднялось изъ за горъ, и застанные ими³⁰⁷ отрывки не то облакъ, не то тумана тревожно носились въ голубомъ неб, не зная куда дться: наверхъ ли уйти? лечь ли, прицпиться на землю? или бжать за одно всмъ туда, къ молочной полос³⁰⁸ залегшей за моремъ на запад. А солнце обливало гд блестящимъ лакомъ росу и зелень и чуть крапинами чернющія отъ сырости росы дороги, виноградники, гд крыши домовъ и разводило свои блестящiя дорожки по морю, рябившемуся³⁰⁹ отъ легкаго втра. Городокъ шумлъ ужъ городскими звуками. Князь едоръ Щетининъ въ военномъ сюртук и съ георгіемъ въ петлиц, въ военной фуражк, тмъ неврнымъ[?], но молодецкимъ шагомъ, которымъ ходятъ только военные, [шелъ] мимо ршетки сада къ большому дому, въ которомъ была его квартира.³¹⁰ Не доходя до дома, онъ остановился, какъ будто движенье ходьбы нарушало тотъ трудный ходъ мысли, которымъ была занята его голова. Онъ постоялъ, поднялъ голову, вздохнулъ, крякнулъ и, поднявъ голову, пошелъ скоре и ршительне. Когда онъ завернулъ на свой дворъ, и деньщикъ кучеръ, мывшій коляску, и адъютантъ, стоявшій на крыльц, увидали его, лицо Князя едора приняло то обычное красивое выраженіе твердости и таившейся за ней веселой доброты, которое привыкли его подчиненные видть неизмннымъ въ траншеяхъ и на парадахъ, только съ той разницей, что³¹¹ подъ огнемъ преобладало выраженіе твердости, а на парадахъ, обдахъ и балахъ преобладало выраженіе веселой доброты. — Теперь было больше твердости и даже строгости. Князь едоръ зналъ, что и кучеръ, и деньщикъ, и адъютантъ особенно, знали, откуда онъ шелъ, знали, что онъ шелъ отъ любовницы, у которой провелъ ночь, и это заставляло его строже смотрть на нихъ.

— Здравствуйте, Василій Игнатьичъ. — Онъ сказалъ адъютанту. — Что новаго? Пойдемте.

Онъ провелъ въ кабинетъ.

— Сейчасъ я приду. — Пошелъ въ спальню. Умылся, переодлся и вышелъ оттуда свжій, какъ утро. —

Адъютантъ подалъ бумаги и замтилъ, что та бумага, которая должна была непріятно подйствовать, не обратила его вииманія.

— Князь проситъ васъ самихъ пріхать, — сказалъ Адъютантъ. (Князь означалъ Князя Острожскаго.) —

— Да я пойду къ нему; ну что наши обозные, — и князь едоръ перевелъ разговоръ на другое.

Когда Адъютантъ ушелъ, Князь едоръ слъ за <кофе и взялъ было книгу. Но деньщикъ прннесъ письма. Пробжавъ 4 письма, Князь едоръ открылъ 3-е и сталъ читать. Это было письмо отъ жены. Она писала:

Милый другъ!³¹²

Я пишу теб послдній разъ. Я не могу и не хочу больше этаго выносить.>

Князь покажетъ,³¹³ чего я могу ждать. И чтоже³¹⁴ скажутъ вс? Я неспособенъ. Карьера моя погибла, если я приму это. Вы это знаете. Но могла бы³¹⁵ быть ошибка, случайность. Я знаю, что это не случайно. Мерзости смотра. Я вижу планъ оскорбленія.

— Вы можете видть, что вамъ угодно, я не виноватъ.

— Позвольте, Князь. Я договорю прежде. Я бы молчалъ, но причина не въ служб, вн ея совсмъ видна. <И это низко.>

— Какая причина, вроятно ревность къ Г-ж Гранди. — Улыбка высоты.

— Да, она. Вы думаете со мной (сила тонкой мысли не выражена вдругъ) дйствовать тмъ же путемъ. Съ какой то высоты мнимой длать просто ничтожность,³¹⁶ давая чувствовать, что что то есть высокое. Я знаю, что ничего нтъ. Вся высота есть придворн[ая], и это просто низко.

Собака показала силу энергіи.

— Вонъ сію минуту вонъ, — я говорю.

— Я все сказалъ, прощайте. —

№ 3.

Назначается: Генералъ Маіоръ Князь едоръ Щетининъ 1-й командиромъ 2-й <пхотной> бригады. Полковникъ <и флигель-адъютантъ> Невировскій — начальникомъ штаба при войскахъ 2-й арміи. —

Когда Князь едоръ Щетининъ прочелъ <въ приказахъ> эти слова, широкое, красивое, блдное лицо его³¹⁷ вдругъ измнилось, и онъ, схвативъ судорожно костыль, поднялъ, упираясь <на палку> свое большое тло и сталъ, хромая, ходить по комнат.³¹⁸ —

Онъ <долго> ходилъ, то останавливаясь и опираясь задомъ на костыль съ гладкой слоновой ручкой, надвигая шапкой брови надъ выпуклыми, блестящими, остановившимися глазами и большимъ безименнымъ пальцомъ лвой руки загибая въ ротъ курчавый душистый усъ, <и> кусалъ его, то, пожимая широкими сутуловатыми плечами и стараясь нарочно улыбнуться; но привычная твердая улыбка, такъ тепло и мягко освщавшая его еще молодое военное лицо, только мелькала, какъ молнія, и лицо выражало горе, злобу и отчаяніе.

И онъ опять начиналъ ходить, хромая и кусая усы. Онъ остановился, подошелъ къ большому письменному столу, на которомъ вокругъ большой, изящно вылитой бронзовой чернильницы съ орломъ, распустившимъ бронзовыя крылья, разставлены, разложены были цнныя изящныя принадлежности письма, 3 портрета и дв сафьянныя съ золотымъ обрзомъ книжечки. Онъ взялъ одну, разстегнулъ застежку и сталъ читать. Костыль его упалъ, загремлъ, и онъ вздрогнулъ, какъ нервная женщина. Въ книжк онъ читалъ свои же мысли, записанныя имъ <его> крупнымъ своимъ особеннымъ, но четкимъ почеркомъ. —