Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Мн очень хорошо здсь, пожалуйста, не безпокойся обо мн, говорила она Вронскому,[1531] предлагавшему ей ухать не дожидаясь раздла. Но въ первый разъ Вронскій слышалъ въ отношеніи къ себ раздражительный тонъ.[1532] Во все это время ихъ пребыванія въ Петербург Вронскій видлъ, что въ Анн происходитъ что то особенное. Онъ не зналъ ее еще такою. То она была не нжна, какъ прежде, къ нему, но какъ будто влюблена въ него, то она становилась холодна, раздражительна и непроницаема. Вронской не понималъ, что Анна страдала въ Петербург почти тмъ же, чмъ и онъ, но страданія ея были въ столько разъ сильне, въ столько разъ унизительне для нея, что она не могла ршиться высказать ихъ, особенно ему, который былъ причиною этаго. Точно такъ же какъ и онъ, она еще боле, чмъ онъ, опытная и свтская женщина, надялась на какое то измненіе вслдствіи прогресса взгляда общества на ея положеніе. Она, точно такъ же какъ и онъ, съ болзненно напряженнымъ вниманіемъ слдила за всми признаками отверженія ея отъ свта, которое было ей особенно тяжело, такъ какъ она всегда была въ такомъ положеніи, что никогда для нея не могло быть вопроса о томъ, хочетъ или не хочетъ быть съ ней знакомымъ. Вс всегда за честь считали знакомство съ нею. Теперь она дорожила знакомствомъ Варвары Павловны, которая ей была необходима только хоть для того, чтобы въ своемъ элегантномъ костюм одной не быть похожей, она знала, на кого. Но кром этихъ страданій у ней были еще другіе, состоящіе въ томъ, что теперь въ Петербург она мучительно чувствовала, [что] нужно было жить, т. е. быть занятой. A занятій не было,[1533] въ особенности потому, что не было ни заграницей, ни здсь, не было женщинъ подругъ съ одинаковыми интересами. Все это мужское общество и умно и интересно, но она испытывала лишеніе того женскаго общенія, надъ которымъ такъ смются мущины, лишеніе тхъ разговоровъ о нарядахъ, о нездоровьяхъ женскихъ, того женскаго сужденія о мущинахъ, того совершенного отдыха отъ того мундира, который, какъ при начальств, носятъ женщины передъ мущинами. Въ Петербург этаго ужъ совсмъ не было. Даже кормилица – и та была итальянка, съ которой нельзя было поговорить по душ. И, не сознаваясь въ этомъ, Анна мучительно страдала и становилась все боле и боле раздражительна.

Одна изъ цлей ея поздки въ Петербургъ и пребыванія въ немъ состояла въ томъ, чтобы увидать сына. Но это свиданье, которое казалось ей столь легкимъ и естественнымъ, теперь, посл всхъ тхъ оскорбленій, никому, кром ей, не замтныхъ, которыя она испытала въ Петербург, ей казалось очень труднымъ, почти невозможнымъ достигнуть этаго свиданія.

Видться и имть сношенія съ Алексемъ Александровичемъ она не хотла[1534] потому, что,[1535] несмотря на сознаніе ею правоты и великодушія, она имла къ мужу такое же, если еще не большее, чмъ прежде, отвращеніе. Надялась она видть сына черезъ старую преданную ей няню, но она узнала, что няня уже не находилась при сын.[1536]

Когда былъ уже ршенъ день отъзда, Анна, узнавъ отъ Вронскаго, передавшаго ей городскіе слухи, о новыхъ отношеніяхъ Алекся Александровича къ Графин Лидіи Ивановн, ршилась написать ей письмо.

Сочиненіе этаго неискренняго и хитраго письма стоило Анн большого труда, и ей было стыдно перечесть его, когда она его написала.

Неискренно въ письм было упоминаніе о томъ, что не хочетъ огорчать этаго великодушнаго человка. Она нетолько не считала его великодушнымъ, но считала его жестокимъ за то, что онъ, не любя сына, держалъ его при себ, отравляя этимъ ея жизнь. Неискренно было тоже упоминаніе о христіанскихъ чувствахъ Лидіи Ивановны. Она не врила въ нихъ. Она считала Лидію Ивановну притворщицей, хотя и не такой притворщицей, которая притворялась бы для того, чтобы обманывать другихъ, но притворщицей, обманывавшей первую себя и никогда не могущую быть естественной. Хитрость же письма состояла въ томъ, что она женскимъ чутьемъ, по разсказамъ, угадала чувство Лидіи Ивановны къ Алексю Александровичу, поняла впередъ, что Лидія Ивановна будетъ ревновать къ ней и стараться отказать ей, и потому она вставила фразу о томъ, что допустить или не допустить свиданіе должно зависть не отъ Лидіи Ивановны, а отъ Алекся Александровича.

Въ тотъ день, какъ она послала записку графин Лидіи Ивановн, Анна была[1537] въ одномъ изъ своихъ хорошихъ дней. Она чувствовала себя[1538] сильной, веселой, оживленной не вслдствіи того, чтобы что нибудь новое, веселое случилось, но вслдствіи того, что все непріятное, тяжелое не обращало вниманія, а все то, что ни думалось, все представлялось легко и весело.

«Ну и Богъ съ ними, – думала она. – Я сдлала свою постель и буду на ней спать, и я довольна ею. Всегда во всякой жизни бываютъ тяжелые періоды, какъ путешествія и т. п. Такой былъ нашъ періодъ жизни здсь, и въ особенности потому, что мы не такъ смотрли. Посл завтра мы удемъ въ деревню. Алексй любитъ меня больше чмъ когда нибудь. Я видла, какъ онъ страдалъ за меня. А я люблю ли его? Никогда не думала, что можно такъ любить человка».