Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Великолпіе это въ первую минуту произвело на чуткую душу Анны оскорбительное впечатлніе, она вспомнила, съ чмъ обыкновенно соединяется роскошь; но скоро она сжилась съ этой обстановкой и съ свойственнымъ ей тактомъ, среди безумной роскоши, окружавшей ея, сама какъ бы умышленно держалась величайшей простоты. Она носила самые простые платья и прически. Кром того, обращеніе съ ней Удашева, какъ въ первое время, въ Петербург, такъ и заграницей и въ особенности здсь, было до такой степени почтительно (насколько оно можетъ быть между мужемъ и женою), что непріятныя мысли, вызванныя въ первую минуту этой роскошью, были забыты ею, она свыклась съ новымъ домомъ и увлеклась тмъ, что занимало мужа (какъ она называла Удашева) – именно конскимъ заводомъ – рысистымъ и скаковымъ – и въ особенности постройками и перестройками, убранствомъ, которые все продолжались и не только не кончались, но, казалось, разростались. Кром того, у Анны были и свои личныя пристрастья – это былъ огромный акваріумъ (она сама кормила зврей и рыбъ, пріучала ихъ и заботилась о ихъ вод) и[1630] школа двочекъ, которую она[1631] наблюдала. При двочк была кормилица и Англичанка няня, и Анна мало занималась двочкой. Она сама не кормила ее – съ ней были связаны тяжелыя самыя воспоминанія, и кром того видъ этаго ребенка напоминалъ ей мужа и Сережу, о к[оторыхъ] она умла забывать. Она именно умла забывать. Она вс эти[1632] послдніе медовые мсяца какъ бы прищуриваясь глядла на свое прошедшее, съ тмъ чтобы не видать его всего до глубины, a видть только поверхностно. И она такъ умла поддлаться къ своей жизни, что она такъ поверхностно и видла прошедшее. Она, какъ въ этихъ картинкахъ, которыя сучьями деревьевъ образовываютъ фигуру, нарочно видла одни деревья, а не фигуры, которые они образовывали. И она была искренна, когда говорила Удашеву, что она счастлива. Посл всего горя мученій, раскаянія, стыда, униженія послдняго времени она какъ изъ подъ воды вынырнула, дыша воздухомъ, и съ наслажденіемъ дышала имъ. Обида доброму мужу, разлука съ сыномъ, мннія свта – все это не существовало для нея, потому что она никогда не думала объ этомъ. Она была счастлива своей и его любовью, и медовый мсяцъ ихъ не прерывался. Но для той жизни, которую они вели, имъ необходимъ былъ свтъ, люди, т самые, которые, они говорили себ, что имъ не нужно. Эти оранжереи, эти цльныя зеркальныя стекла въ дом, эти медальоны vieux saxe[1633] вмсто пуговицъ на обояхъ ея кабинета, эти экипажи, лошади – все это теряло смыслъ, если никто не видлъ этаго. И потому они оба одинаково и въ одно время почувствовали необходимость публики. Первый человкъ, постившій ихъ, былъ Степанъ Аркадьичъ. Оба были очень рады ему, и онъ умлъ такъ быть простъ и остороженъ, что ни на секунду не задлъ ихъ неловкаго положенія. Посл Степана Аркадьича черезъ Бетси они приглашали Тушкевича, который пріхалъ къ нимъ на все лто, и онъ былъ пріятенъ, потому что зналъ толкъ во всемъ и развлекъ. Кром этихъ гостей, Алексй Кириллычъ въ деревн тотчасъ же нашелъ придворныхъ, и[1634] къ нему стали здить помщики безъ женъ, но все таки были хорошіе люди, понимавшіе нкоторый толкъ. Потомъ были домочадцы – докторъ, управляющій. Дамъ никого не было. Но на дняхъ хотла пріхать либеральная Дарья Александровна. Анна Аркадьевна съ волненіемъ ждала ее, и это волненiе сообщалось и Алексю Кириллычу.

Дарья Александровна на четверк соловопгихъ, какъ и распорядился Ордынцевъ, выхала посл чая и въ самый жаръ, тогда, когда мужики съ косами укладывались на отдыхъ, а ярко пестрыя бабы на сухомъ жару съ пснями ходили рядами, загребая валы, подъзжала къ Полунину. У поворота въ аллею съ старой скотопрогонной большой дороги кучеръ остановилъ запотвшую четверню и кликнулъ мужика изъ кучки, лежавшаго подъ оглоблями телги. Слпни облпили лошадей, лошади били ногами, и стало еще жарче. Втерокъ, который былъ на зд, затихъ. Одинъ старикъ отбивалъ косу; металическій звонъ отбоя равномрно раздавался въ тишин посл звука колесъ. Безъ шапки, курчавый сдой старикъ съ темной отъ пота горбатой спиной босикомъ подошелъ къ коляск, не выпуская изъ рукъ косу[1635].

– Въ Полунино? На барскій дворъ? Прямо по пришпекту, – сказалъ онъ. – Да вамъ кого?

– Барина, голубчикъ, – сказала Дарья Александровна, – и барыню. Дома они?

– Барыню то молодую? – сказалъ мужикъ. – Дома нтъ, матушка, сейчасъ верхомъ прохали. Значитъ, разгуляться прохали, а то дома. А вы, видать, не бывали еще у нашего то, – сказалъ мужикъ, видимо желая поговорить.

– Нтъ, не была.

– Ну такъ поглядите, глазъ не отведешь. Ужъ какъ убралъ баринъ то – бда. Лучше царскаго дворца. Страсть.

– Вотъ какъ.

– А вы чьи будете?

– Изъ Волхова, – сказалъ кучеръ, влзая на козлы.

– Михаилъ Николаича, знаемъ. Баринъ хорошій. Что, работы нтъ ли насчетъ покосу?

Молодой здоровый, огромнаго роста парень подошелъ тоже.

– Не знаю, голубчикъ. Ну, прощай.

– Съ Богомъ, – сказалъ мужикъ.

Но только что они тронулись въ аллею, онъ закричалъ ему, махая рукой: