Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Они вышли изъ коляски.[1639] Анна провела Долли въ ея комнату. Все – паркъ съ гротами – все свжо, вновь отдлано, все выкрашено, дорожки съ краснымъ щебнемъ, бархатные газоны, старикъ въ фартук, чистившій и показывавшій имъ партеры съ стеклянными глоб[усами] на стал[яхъ], два лакея въ блыхъ галстукахъ, выскочившіе встрчать, зала съ картинами, видъ гостиной съ тяжелыми штофными портьерами, ея комнаты – все съ иголочки (видно было, что никто еще не жилъ тутъ), горничная франтиха и все, все новое, все говорило о той некрасивой новой роскоши, свойственной одинаково быстро изъ ничего разбогатвшимъ людямъ, откупщикамъ, жидамъ, желзнодор[ожникамъ] и людямъ развратнымъ, вышедшимъ изъ условій честной жизни, такъ какъ источникъ этой некрасивой роскоши одинъ: желаніе наполнить пустоту жизни, пустоту, образовавшуюся или отъ неимнія общественной среды или отъ потери среды бывшаго общества. Анна пошла къ себ переодваться, а Долли, оставшись одна съ франтихой, съ огромнымъ шиньономъ и миндальными ногтями горничной среди мраморныхъ умывальниковъ, сильныхъ духовъ, все новыхъ, думала именно объ этомъ и не хотла врить тому, но невольно думала это, и нкоторыя движенія Анны[1640] вспоминались ей, и она съ отвращеніемъ отгоняла эту мысль, но мысль опять приходила. Еще она не кончила одваться, какъ Анна пришла къ ней и съ своей сдержанной энергіей движеній докончила ея туалетъ и повела ее сначала въ дтскую, гд была Англичанка въ букляхъ и опять таже новая роскошь. Въ дтской, въ этомъ дорогомъ единственномъ мір Дарьи Александровны, эта роскошь еще больне поразила ее. Ея дтская была чистая, но не элегантная, и она слишкомъ высоко цнила святыню дтской, чтобъ украшать ее. Украшенія казались ей святотатствомъ. Самъ ребенокъ, красавица двочка, акуратный крпышъ съ черными глазами и бровями, съ ямочками, красавица, подобной которой она не видывала, въ кружевахъ и лентахъ, понравилась ей очень, но не взяла ее за сердце. Изъ дтской они встртили Удашева утонченно учтиваго, съ которымъ посидли въ гостиной, прошли по дому, поиграли на биліард и только передъ обдомъ дв женщины, сидя въ саду, разговорились по душ. Разговоръ начался о жизни въ деревн. Дарья Александровна хвалила свою жизнь и говорила, что если бы мужъ былъ съ нею, она бы ничего не желала.

– Ты совсмъ, можетъ быть, счастлива теперь.

– Да, я и счастлива, – поспшно сказала Анна. – Я настолько пережила, что убдилась – намъ – женщинамъ отъ жизни можно имть только любовь. И если есть, больше ничего.[1641]

– A дти!

– Другой я не скажу. Что мн дти, и ты врно всхъ отдашь за мужа.

– О! нтъ.

– Мы гадки, – вдругъ неожиданно зло сказала Анна. – Какъ мы гадки. Въ насъ вложена эта любовь къ мущин; a вмст съ тмъ, если женщина хороша, эта любовь противна мн. Противна, противна.

«Да, но дти», хотла сказать Долли, но вспомнила, что мысль о дтяхъ, объ одномъ, у Анны Аркадьевны должна быть тяжела для нея, и она промолчала. Эту необходимость умалчивать о нкоторыхъ предметахъ она тутъ въ первый разъ почувствовала, но потомъ впродолженіи дня нсколько разъ замчала ее или, что еще хуже, замчала посл того, какъ уже сказала, что не надо было говорить.[1642]

– Одно, что меня безпокоитъ, – продолжала Анна, – это то, что онъ не уживется. Имъ нужна какая то дятельность. И все вздоръ.

И опять въ ея глазахъ мелькнула мрачная тнь, которой она, видимо, сама боялась. Она поспшила заговорить о другомъ.

– Ну, что Кити? Не сердится на меня?

– Сердится? Нтъ, но ты знаешь, это не прощается.

– Да, но я не была виновата, и кто виноватъ, что такое виноватъ? Это была судьба. И ей лучше, говорятъ, онъ прекрасный человкъ.

– О, да.

Странный звукъ. Это былъ тамъ-тамъ. Они пошли обдать. За обдомъ опять были неловкiе мста въ разговор. Долли сказала, что она прідетъ другой разъ, но что не проситъ отдавать визита. На минуту замолчали, и Анна и Удашевъ переглянулись.

– Да, Москва, – сказала Анна. – Можетъ быть, мы подемъ въ Петербургъ. Тогда я буду у васъ.

Вечеромъ, когда пили чай на терасс и Удашевъ ушелъ къ тренеру, Анна съ безпокойствомъ ждала его и, когда онъ пришелъ, поспшила идти спать.

На другое утро Долли хотла хать, но не смла отказать просьбамъ и осталась до вечера. Удашевъ сказалъ, что проводитъ ночью. Анна сказала:

– Какъ ты?

– Да я провожу до большой дороги.

И опять неловкое молчаніе. Вечеромъ Удашевъ похалъ провожать верхомъ, а Анна простилась съ Долли на крыльц.

–

Ордынцевъ заговорился въ контор. Ночь прелестная. Жена ждетъ, почти не видалъ. И смутная мысль: Долли прідетъ, и надо видть, какъ она разскажетъ сестр про свиданіе съ Удашевымъ. Странный ревнивый страхъ вдругъ напалъ на него. Уже темно было и свтло отъ мсяца, когда онъ вбжалъ на терасу. Старуха одна.

– Мама, гд вс?

– Стива, кажется, легъ спать. А Кити разв не съ тобой? Я думала, что ты съ ней пошелъ?

– Куда?

– На встрчу Долли, она со всми дтьми. И что это ночью здить. Она съ Шурочкой пошла.