Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

[1625]Степанъ Аркадьичъ, прихрамывая на лвую ногу, съ полной сумой (14 штукъ) пошелъ съ болота. Кракъ, весь черный и вонючій отъ болотной тины, ужъ рысью бжалъ передъ нимъ. Ордынцевъ, разгорячившись, длалъ промахъ за промахомъ, кричалъ на собаку, которая тоже горячилась и, утопая по щиколотку въ ржавчин, лазилъ по болоту (у него было только 5 штукъ).

– Миша! пойдемъ, – кричалъ ему Алабинъ, и тутъ же изъ подъ него на сухомъ мст взвился прелестный бекасъ. Онъ неторопливо повернулся, ударилъ, и Ордынцевъ видлъ, какъ свалился комочкомъ, и Кракъ бросился къ нему.

– Это несчастіе, – говорилъ Ордынцевъ и опять лзъ къ тому мсту, куда пересли 3 бекаса; но напуганные, чмокнувъ, одинъ и вс взвились. Пафъ, пафъ, а изъ подъ ногъ еще одинъ. Онъ сталъ заряжать и чуть не обжегся, такъ горячи были стволы. Потъ лился ручьемъ и освжал. Солнце стояло въ зенит и пекло. Кора стояла у ногъ, махая хвостомъ и готовая къ новымъ трудамъ. Онъ тронулся: каблукъ, вытаскиваемый изъ ржавчины, чмокнулъ. Онъ схватился за ружье, думая, что бекасъ. «Нечего длать, надо на отдыхъ».

Когда онъ вернулся, съ трудомъ таща ноги въ сапогахъ, облпившихся грязью, т 500 шаговъ, которые надо было пройти до избы Финогеныча, безъ надежды на дупелей, показались ему тяжелй всей ходьбы дня.

Когда онъ пришелъ, Степанъ Аркадьичъ сидлъ на стул красный, съ прищемившими задъ дощечками, и Финогенычъ тянулъ съ него сапоги. Другая нога, мокрая, съ срыми складками и кружками прилипшей болотной травы. Онъ былъ веселъ и свжъ. Обмылъ ноги, все перемнилъ и уже шутилъ съ 16-ти лтъ дочерью Финогеныча[1626].

Ордынцевъ, мрачный, не говоря, снялъ сапоги и побжалъ купаться. Выкупавшись и освживъ свое атлетическое тло, онъ вернулся, и вся мрачность пропала. Они взялись за завтракъ. Жареная курица, которую рвали руками, яйца, хлбъ, соль, водка – все это вкусное, охотничьимъ особеннымъ вкусомъ. Только что они улеглись съ папиросами и начали разговоръ о новомъ завод, какъ пришли мужики, и Ордынцевъ вышелъ къ нимъ, а Алабинъ заснулъ сладкимъ сномъ. Ордынцевъ часа три проговорилъ и вернулся довольный. «Отлично устроилъ, это лучшіе арендаторы. Ну, чаю». Алабинъ проснулся и началъ хвалить двочку, сравнивая ее съ только что вылущеннымъ задкомъ оршка.

– Я не понимаю, – сказалъ Ордынцевъ, – какъ лишать себя главнаго счастья супружества – этаго спокойствiя къ женшинамъ. Я свтъ узналъ… Я… – и онъ началъ длинно описывать прежнее состояніе и теперешнее.

– А я не понимаю, какъ лишать себя поэзіи женщинъ. Безъ этаго нтъ жизни. И я знаю, ты думаешь, что это для семьи? Нисколько. Только не въ дом. Я знаю, я имю вины, но не это. И помни, надо теб сказать, что это удивительная женщина, моя жена[1627].

И онъ сдлалъ свою profession de foi.[1628] Ордынцевъ разсказалъ свое удивленье передъ мiромъ женщинъ, ихъ раcположеніемъ духа, и то, что ссоры между имъ и женой быть не можетъ и что если бы была ссора, онъ бы счелъ себя погибшимъ.

Вечернее поле похали, собаки облизались, но устали и не лзли съ телги. Одна Кора только отъ собакъ по деревнямъ. Пріхали въ лсъ. Караульщикъ. Черными бгали. Ордынцевъ уби[лъ]. Подмнилъ заяцъ. Ордынцевъ обходилъ и ноги волочилъ. Слъ отдыхать, и выводокъ чудный. Ордынцевъ не убилъ. Алабинъ.

Пріхали веселые, усталые. На терассу, переодлись. Долли[1629] нтъ, она ухала. Ордынцева ждутъ бумаги изъ управы. Жена подаетъ, старается. Сестра спрашиваетъ, какъ ея дла. Онъ хлопочетъ и приходитъ къ чаю.

* № 154 (рук. № 94).

Удашевъ и Анна жили въ Воздвиженскомъ, сел, почти городк, пожалованномъ прадду Удашева и которое при раздел досталось на долю младшаго брата. Въ имньи былъ дворецъ (онъ такъ и назывался), фонтаны, статуи въ саду. Имнье это было заброшено. Но тотчасъ же по выход своемъ въ отставку и отъзд съ Анной за границу Удашевъ създилъ туда и послалъ туда архитектора и сдлалъ распоряженія для возобновления всего. Все это стоило страшныхъ денегъ, но, когда молодые вернулись изъ за границы, они нашли дворецъ почти готовымъ, и Анна была восхищена и красотой мста на крутомъ берегу извивающейся рки и великолпiемъ постройки и внутренняго убранства. Удашевъ во всемъ любилъ крупное и величавое и потому, разъ взявшись за устройство дома и перестройку, онъ не жаллъ денегъ, и, дйствительно, все получило хотя и новый, но величавый характеръ.