Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

«Какъ опять къ мужику?» скажетъ читатель. Да, опять къ мужику, преспокойно отвтитъ авторъ и прибавитъ: Читатель! Ежели вамъ скучны путешествія моего героя, не перевертывайте страницъ: интересне ничего не будетъ, а бросьте книгу. И вамъ будетъ не скучно, и мн будетъ пріятно. О васъ, читательница, я и не говорю. Не можетъ быть, чтобы вы дочли до этихъ поръ. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тутъ ничего нтъ для васъ <интереснаго> ни Графа богача соблазнителя въ заграничномъ плать, ни маркиза изъ-за границы, ни Княгини съ кораловыми губами, ни даже чувствительнаго чиновника; о любви нтъ, да кажется и не будетъ ни слова, все мужики, мужики, какіе то сошки, мерена[?], сальныя исторіи о томъ, какъ баба выкинула, какъ мужики живутъ и дерутся. – Ршительно нтъ тутъ ничего достойнаго вашего высокаго образованія и тонкихъ чувствъ. Вамъ, я думаю, надоло слушать, какъ супругъ или папенька вашъ возится съ мужиками; а можетъ быть даже вы никогда и не думали о нихъ; притомъ ихъ такъ много ⁹/₁₀ нашего народонаселенія, такъ чтоже это за рдкость: что же для васъ можетъ быть пріятнаго читать такую книгу, въ которой больше ничего нтъ, какъ мужики, мужики и мужики. – А можетъ быть въ васъ больше сердца, чмъ высокаго образованія и тонкихъ чувствъ, тогда читайте, милая добрая читательница, и примите дань моего искренняго къ вамъ удивленья и уваженья. Итакъ, я смло веду васъ вмст съ Николинькой къ Давыдк Блому, избранные читатели, хотя изба его далеко на краю околицы. Но кто этотъ небольшой человкъ съ двумя крошечными, но густыми черными клочками усовъ подъ самымъ носомъ (по мод) съ большимъ брюхомъ, съ тяжелой палкой въ рук, въ клеенчатой глянцовитой фуражк, въ длиннополомъ оливковомъ сертук, изъ кармана котораго торчитъ фуляръ, въ часахъ съ цпочкой и въ голубыхъ узкихъ панталонахъ со стрипками? Онъ медленно величественной походкой идетъ намъ на встрчу и не отвчаетъ на поклоны крестьянъ, которые издали набожно кланяются ему. Ужъ не старый-ли это Князь? Онъ больше похожъ на Князя, чмъ нашъ худощавый Николинька, который вчно торопится и ходитъ не слишкомъ чисто. Такъ по крайней мр думаютъ Хабаровскiе мужички и дворовые при вид часовъ, платковъ, торчащихъ изъ кармана, и пуза, которое отростилъ себ Яковъ Ильичь – прикащикъ. Завидвъ Николиньку, который остановился, чтобы подождать прикащика, Яков Ильичь сбросилъ съ себя величіе, какъ негодящійся при такихъ обстоятельствахъ предметъ, и скорыми шагами, спрятавъ платки въ глубину кармана, тяжело дыша отъ необычайной толщины, подошелъ къ Князю и снялъ блестящую фуражку.

– Наднь Яковъ.

Яковъ надлъ.

– Гд изволили быть, Ваше Сіятельство?

– Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ длать?

– А что, Ваше Сіятельство?

Князь разсказалъ ему бдность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерадніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.

– Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор подушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже ничмъ не замченъ. Въ третьемъ год опекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тягл исправенъ былъ. Нешто хмлемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землемръ, кто бывало задетъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —

– То-то и бда, – отвчалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сдлаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и длать что съ нимъ, не знаю.

– Вотъ вы съ опекунами, – продолжалъ онъ горячо, – Яковъ Ильичъ снялъ фуражку. – Вмсто того, чтобы этакихъ негодяевъ изъ вотчины вонъ, въ солдаты отдавать – изъ лучшихъ семей брали и хорошихъ мужиковъ раззоряли.

– Да вдь не годится, – тихо отвчалъ Яковъ Ильичъ, – разв не изволили замтить, у него зубъ переднихъ нтъ?

– Врно нарочно выбилъ?

– Богъ его знаетъ, ужъ онъ давно такъ.

– Счастіе, что такихъ негодяевъ мало, а то что бы съ ними длать? – сказалъ Николинька.

– Надо постращать, коли онъ такъ себ попустилъ, – сказалъ, поддлываясь Яковъ Ильичъ.

– И то сходи-ка къ нему, да постращай его, а то я не умю, да мн и противно съ нимъ возиться.

– Слушаю-съ, – сказалъ Яковъ Ильичъ, приподнимая фуражку, – сколько прикажете дать?

– Чего сколько? – спросилъ съ изумленіемъ Николинька.

– Постращать, т. е. сколько розогъ прикажете дать?

– Ахъ, братецъ, сколько же разъ нужно теб говорить, что я не хочу и не нахожу нужнымъ наказывать телсно. Постращать значитъ словами, а не розгами. <Сказать ему, что, ежели онъ не исправится, то его накажутъ, а не бить.>

– По нашему, по деревенскому, не такъ-съ…

– Какой ты несносный человкъ, Яковъ!

– Слушаю-съ, я поговорю, а вы домой изволите?

– Нтъ, къ Давыдк Б[лому].