Полное собрание сочинений. Том 9. Война и мир. Том первый

Вместо: Взволнованный и раздраженный кончая: приехавшие накануне. – в Р. В.: Единственно возможное разрешение этого противоречия состояло в том, чтоб он сам командовал русскою армией против Бонапарта. Но когда это могло быть? Через десять лет, – десять лет, которые кажутся вечностью, когда они составляют больше одной трети прожитой жизни. «Ah! Fais ce que doit, advienne ce qui pourra,[464] проговорил он себе выбранный им девиз. Он крикнул слугу, снял мундир, надел шубку и сел за стол. Несмотря на походную жизнь и общую тесную комнату, занимаемую им вместе с Несвицким, князь Андрей был так же как и в России щепетилен точно женщина, занят собой и аккуратен. Несвицкий знал, что ничем нельзя было больше рассердить своего товарища по комнате, как расстройством его вещей, и два стола Болконского, один письменный, уставленный, как в Петербурге, бронзовыми письменными принадлежностями, другой щеточками, мыльницами, зеркалом, всегда были симметрично убраны и без малейшей пылинки. Со времени своего выезда из Петербурга и, главное, со времени разлуки с женой, князь Андрей вступил в новую эпоху деятельности, и как будто вновь переживал молодость. Он много читал и учился. Походная жизнь давала ему не мало досуга, и книги, приобретенные им за границей, раскрыли для него новые интересы. В числе этих книг были большею частью философские сочинения. Философия, кроме своего внутреннего интереса, была для него одним из тех пьедесталов гордости, на которые он любил становиться пред другими людьми. Хотя у него и было много различных пьедесталов, с которых он мог сверху вниз смотреть на людей: рождение, связи, богатство, – философия представляла для него такой пьедестал, с которого он мог чувствовать себя выше и таких людей, как сам Кутузов, а чувствовать это было необходимо для душевного спокойствия князя Андрея. Он взял последнее, лежавшее у него на столе, до половины разрезанное, сочинение Канта и принялся читать. Но мысль его была далеко, и беспрестанно представлялась ему его любимая мечта, – знамя Аркольского моста.

– Ну, брат, за мной бутылка, – сказал входя в комнату огромный, толстый Несвицкий, как и всегда, сопровождаемый Жерковым. – Какова штука с Макком?

– Да, неприятные четверть часа провел он теперь наверху, – сказал князь Андрей.

(Между ними было пари. Князь Андрей утверждал, что Макк будет разбит. Он выиграл.)

– За мной бутылка, сказал Несвицкий, расстегивая мундир, сжимавший его пухлую шею. – А какой, брат, будет обед нынче! дикая коза, достал свежую, и индейка с каштанами.

– Я говорил: Макк в зубах завязнет, сказал Жерков, но шутка его не понравилась. Князь Андрей холодно оглянулся на него и обратился к Несвицкому.

– Что слышал, когда выступают? – сказал он.

– Вторую дивизию послали передвинуть, – сказал Жерков с своею заискивающею манерой.

– А! – сказал князь Андрей, отвернулся и стал читать.

– Ну, будет тебе философствовать, – крикнул Несвиикий, бросаясь на кровать и отдуваясь, – потолкуем-ка. Как я хохотал сейчас! Можешь себе представить, только мы вышли, Штраух идет. Надо было видеть, чтò Жерков перед ним выделывал.

– Ничего, я отдавал честь союзнику, – проговорил Жерков, и Несвицкий захохотал так, что кровать под ним затрещала.

Штраух, австрийский генерал, присланный из Вены для наблюдения за продовольствиями русской армии, почему-то полюбился Жеркову. Он и передразнивал его весьма похоже, и каждый раз как встречался с ним, вытягивался, представляя, что он его боится, и каждый раз как мог найти случай, заговаривал с ним на ломанном немецком языке, представляя из себя наивного дурачка, к большому удовольствию Несвицкого.

– Ах, да! – сказал Несвицкий, обращаясь к князю Андрею: – à propos de[465] Штраух. Тут тебя давно ждет офицер пехотный.

– Какой офицер?

– Помнишь, тебя посылали следствие производить, корову что ли он утащил у немцев.

– Что̀ ж ему нужно? – морщась сказал князь Андрей, поворачивая кольцо на своей маленькой, белой руке.

– Жалкий такой, просить тебя пришел. Жерков, как он? ну, как он говорил?

Жерков сделал гримасу и начал представлять офицера.

– Я… совсем не то… солдаты… купили скотину… потому что хозяева… Скотина… хозяева… скотина…

Князь Андрей встал и надел мундир.

– Нет, ты замни как-нибудь, – сказал Несвицкий. – Ей Богу, такой жалкий.

– Я ни заминать, ни подводить никого и ничего не хочу. Меня послали, я сказал чтò было. И мерзавцев я никогда не жалею, и не смеюсь над ними, – прибавил он, глядя на Жеркова.

Поговорив с офицером, он высокомерно объяснил ему, что он никакого с ним личного дела не имеет и не желает иметь.

– Ведь вы сами знаете, ваш… князь, говорил офицер, который видимо находился в недоумении как ему обращаться с этим адъютантом: он боялся одинаково и унижаться, и не быть достаточно вежливым, – ведь вы сами знаете, князь, что походом бывали дни, что солдаты не емши, ну, как запретить… вы сами посудите…