Полное собрание сочинений. Том второй. Повести и рассказы (1848-1859)

Отчетливо ощущается в повести (особенно после некоторой переделки ее текста в 1859 г.) связь с пушкинскими мотивами. В своей исповеди, наряду с образами Гофмана, Мериме, Скотта, Мейербера, герой вспоминает «Египетские ночи» и «Домик в Коломне». Обращение героя повести к пушкинским произведениям знаменательно, — следует напомнить, что в начале 1860-х годов Достоевский посвятил многие страницы своих статей уяснению роли Пушкина в развитии русской культуры, писал о его таланте как о «могущественном олицетворении русского духа и русского смысла» («„Свисток“ и „Русский вестник“» — наст. изд., т. XVIII). В статье «Образцы чистосердечия» Достоевский назвал «Египетские ночи» «величайшим художественным произведением в русской литературе» (там же). О том, что писатель особенно любил стихи о Клеопатре из этой повести, вспоминают А. Е. Ризенкампф и А. Е. Врангель (см.: Биография, стр. 34; Врангель, стр. 33). В «Ответе „Русскому вестнику“» Достоевский дал глубокую трактовку этого «самого полного, самого законченного произведения нашей поэзии» (наст. изд., т. XVIII). Впервые возникающее у Достоевского в «Петербургской летописи» и «Белых ночах» философско-историческое осмысление темы Петербурга, созданный писателем образ одинокого интеллигентного героя, чувствующего себя чужим и заброшенным в большом шумном городе, его скромные мечты о тихом «своем уголке», рассказ Настеньки о жизни в доме бабушки, обращение к теме «белых ночей» для характеристики «призрачного» Петербурга, описания его каналов — места встреч Настеньки и Мечтателя, — все это как бы овеяно поэтической атмосферой «Медного всадника» и «Домика в Коломне» (см.: История русской литературы, т. IX, ч. 2. М.—Л., 1956, стр. 27). Неповторимый «петербургский» колорит «Белых ночей» превосходно передан в классических иллюстрациях к повести М. В. Добужинского (1922; см. о них статью В. С. Нечаевой «Иллюстраторы Достоевского» в кн.: Творчество Достоевского, стр. 501–503).

Новое, углубленное истолкование мечтательство получает в последующем творчестве Достоевского. Оно осмысливается писателем как следствие «разрыва с народом огромного большинства образованного нашего сословия» в результате петровской реформы (ДП, 1873, гл. II, «Старые люди»). Поэтому чертами мечтателей наделены и герои романов и повестей Достоевского 1860–1870-х годов. В середине 1870-х годов писателем был задуман особый роман «Мечтатель» (наст. изд., т. XV).

При всей сложности встающих перед мечтателями зрелого периода творчества Достоевского «вековечных вопросов» о смысле человеческого бытия многих из них объединяет с героем «Белых ночей» жажда «действительной», «живой» жизни и поиски путей приобщения к ней.

Первые критические отзывы о повести появились в январе 1849 г. — сразу после ее опубликования. В «Современнике» А. В. Дружинин писал, что «Белые ночи» «выше „Голядкина“, выше „Слабого сердца“, не говоря уже о „Хозяйке“ и некоторых других произведениях, темных, многословных и скучноватых» (С, 1849, № 1, отд. V, стр. 43). Основная идея повести, по мнению критика, «и замечательна, и верна». «Мечтательство» он справедливо считал не только специфически петербургской, но и чрезвычайно характерной чертой современной жизни вообще. Дружинин говорил о существовании «целой породы молодых людей, которые и добры, и умны, и несчастны, при всей своей доброте и уме, при всей ограниченности своих скромных потребностей». Они становятся мечтателями и «привязываются к своим воздушным замкам» «от гордости, от скуки, от одиночества».

К недостаткам повести Дружинин относил поспешность, «с которой была она написана и следы которой попадаются на каждой странице». Он считал, что Мечтатель «Белых ночей» — лицо непонятное, поставленное вне места и времени, и что читателю неизвестны его занятия и привязанности. Процитировав обращенные к Настеньке слова Мечтателя о его «восторженных грезах», критик восклицал: «Да ради бога, какие же это грезы? из каких данных они почерпнуты?» «Ежели б личность Мечтателя „Белых ночей“, — продолжал он, — была яснее обозначена, если б порывы его были переданы понятнее, повесть много бы выиграла» (там же, стр. 43–44).

Изменения, внесенные Достоевским в текст при подготовке издания 1860 г., свидетельствуют о том, что ряд критических замечаний Дружинина был им учтен. Так, например, строки, рисующие образы, которые возникают в минуты романтических грез Мечтателя, очевидно, появились в повести не без влияния этой рецензии (ср. стр. 116–117).