Стр. 3–5. — На момент написания рецензии Городецкий был автором четырех книг стихов («Ярь», «Перун», «Дикая воля», «Русь») и двух книг рассказов («Кладбище страстей», «Повести. Рассказы»). Он регулярно выступал в качестве критика и публициста в журнале «Золотое руно», газетах «Речь» и «Против течения», многочисленные «разовые» публикации его рассыпаны по страницам самой разнообразной периодики — от «Весов» (откуда он был вынужден уйти «по идейным соображениям») до отраслевых научных журналов. Помимо того, Городецкий был не только автором поэм и стихов для детей («Федька-чурбан», «Царевна-сластена» и др.), но и одним из первых исследователей «детского фольклора». Стр. 11–12. — Намеченные Гумилевым «этапы» развития Городецкого весьма приблизительны, поскольку и его «символизм» и «мифотворчество» (как затем и «акмеизм») пребывали в состоянии «перманентного становления», корректируемые чуть ли не ежемесячно в зависимости от «конъюнктуры момента» (статьи Городецкого разных лет в разных изданиях поражают радикальным несоответствием установок). Все же как некие «вехи» его прихотливого развития в 1900-е годы Гумилев, очевидно, имел в виду альянс Городецкого с «мистическим анархизмом» Г. И. Чулкова («символизм») и его пропаганду идей Вяч. И. Иванова в полемике с Брюсовым и Белым («мифотворчество»). Слово «акмеизм» употреблено здесь впервые в гумилевском творчестве. Стр. 15–20. — «В противовес символистской теории художественного образа, согласно которой “символ есть художественный образ, соединяющий этот мир с тем, познаваемое явление — с непознаваемой сущностью”, Гумилев отстаивает идею “самоценного образа”, исключающего возможности аллегорического и символического толкования. В рецензии на сборник С. Городецкого “Ива” (Аполлон. 1912. № 9) Гумилев <...> ведет речь о такой основополагающей категории поэтики, как художественный образ, которому хочет придать новый статус. Не переживания, не идея, а именно образ становятся “мерой стиха”: [цит. стр. 16–20]. “Доведенность каждого образа до конца” — вот что должны противопоставить поэты нового поколения символистским метафизическим спекуляциям, когда ценность художественного произведения сосредоточивалась в априорно заданной идее, лежащей за пределами образа. Вместо потебнианской концепции художественного образа у символистов Гумилев отстаивает выдвинутое им представление о развитии “образа-идеи”. Принцип “развития образа” в соответствии с важнейшим акмеистским требованием “равновесия” всех частей произведения предполагает принятие поэтического слова во всем его объеме — музыкальном, живописном, идейном, в результате чего произведение предстает как “микрокосм”» (Грякалова Н. Ю. Н. С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Исследования и материалы. С. 114–115). Стр. 22–23. — Ср.: «Для внимательного читателя ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает» (стр. 1–2 № 56 наст. тома). Стр. 29–31. — См. комментарий к стр. 29–31 № 43 наст. тома. Стр. 33–37. — Ср. с оценкой этого цикла в стр. 26–28 № 33 наст. тома. Стр. 38–49. — «Еще дальше разводила Гумилева-акмеиста и его литературных оппонентов — символистов его точка зрения на природу мифа и мифотворчества, принципиальных «жизнетворческих» понятий символистской теории. Если символическое искусство идет «тропой символов к мифу» и именно символу отводится роль провозвестника будущего мифотворческого искусства, призванного возродить «искони существовавший в возможности миф, это образное раскрытие имманентной истины духовного самоутверждения народного и вселенского», то поэт-акмеист видит в мифе «самодовлеющий образ, имеющий свое имя, развивающийся при внутреннем соответствии с самим собой». <...> При такой «образной» трактовке мифа понятен смысл тезиса Гумилева — «акмеизм... в сущности и есть мифотворчество», то есть закономерное и полное развитие «образа-идеи», полное воплощение образа в художественном пространстве поэтического произведения» (Грякалова Н. Ю. Указ. соч. С. 115). Стр. 56–57. — Цитируется ст-ние «Полуверка».