Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

„Сегодня только могъ я отправить къ вамъ письмо, потому что вчера слишкомъ поздно понесъ его на почту. Надюсь однако, что оно было не такъ далеко отъ предпослдняго, чтобы заставить васъ безпокоиться. Это письмо отправится къ вамъ черезъ дв недли, т. е. при отъзд моемъ изъ Берлина. Я началъ его сегодня только потому, что доволенъ своимъ днемъ, т. е. своею сегодняшнею дятельностію, и чувствую, что стою награды — разговора съ вами. Начну его хвастовствомъ, т. е. отчетомъ въ сегодняшнихъ занятіяхъ. Я всталъ сегодня въ 6 часовъ. Вообще въ Берлин я встаю рано. Два часа провелъ дома за умываньемъ, кофеемъ, одваньемъ и Шлейермахеровой догматикой. Въ 8 часовъ я былъ уже въ университет у Шлейермахера же, который отъ 8 до 9 читаетъ жизнь Іисуса Христа. Сегодня была особенно интересная лекція объ воскресеніи. Но что сказать о профессор? — Сказать что нибудь надобно, потому что сегодня онъ выказалъ зерно своихъ религіозныхъ мнній. Говоря объ главномъ момент христіанства, онъ не могъ достигнуть до него иначе, какъ поднявшись на вершину своей вры, туда, гд вра уже начинаетъ граничить съ философіей. Но тамъ, гд философія сходится съ врою, тамъ весь человкъ, по крайней мр духовный человкъ. Коснувшись этого разбора двухъ міровъ, міра разумнаго убжденія и душевной увренности, онъ долженъ былъ разорвать вс понятія о ихъ взаимномъ отношеніи, представить вру и философію въ ихъ противоположности и общности, слдовательно въ ихъ цлостномъ, полномъ бытіи. Необходимость такой исповди заключалась въ самомъ предмет. Иначе онъ дйствовать не могъ, если бы и хотлъ; доказательство то, что онъ хотлъ и не могъ. Я заключаю изъ того, что онъ точно хотлъ избгнуть центральнаго представленія своего ученія, что вмсто того, чтобы обнять разомъ предметъ свой въ одномъ вопрос, онъ вертлся около него съ кучею неполныхъ, случайныхъ вопросовъ, которые не проникали въ глубь задачи, но только шевелили ее на поверхности, какъ напр. началось ли гніеніе въ тл Іисуса или нтъ, оставалась ли въ немъ непримтная искра жизни, или была совершенная смерть, и проч. Но самая случайность его вопросовъ, самая боязнь — обнять вполн предметъ свой, по моему мннію, уже вполн показываютъ его образъ мыслей. Такъ ли смотритъ истинный Христіанинъ на воскресеніе Іисуса? такъ ли смотритъ философъ ныншній на моментъ искупленія человческаго рода, на моментъ его высшаго развитія, на минутное, но полное сліяніе неба и земли? Здсь совокупность Божественнаго откровенія для перваго; здсь средоточіе человческаго бытія для втораго; для обоихъ задача, которая обнимаетъ все зданіе ихъ убжденія. Для разршенія этой задачи совершенно безполезно знать, разложилась ли кровь на свои составныя части или нтъ, глубока ли была рана копьемъ, и точно ли въ ребра или ниже. Къ какому классу мыслящихъ людей принадлежитъ тотъ, кто съ такими вопросами приступаетъ къ такому предмету? Можно смло сказать, что онъ не принадлежитъ къ числу истинно врующихъ, потому что для послднихъ вопросъ о дйствительной или мнимой смерти Іисуса разомъ ршенъ тмъ, что душа Его, на это время, отдлилась отъ тла; по крайней мр, вопросъ ляжетъ передъ нимъ въ этомъ вид, если только для него можетъ существовать вопросъ такого рода. Съ такимъ же правомъ, мн кажется, можно сказать, что человкъ, который съ этой матеріальной точки смотритъ на смерть Іисуса, не принадлежитъ къ числу мыслителей нашего времени, для которыхъ вопросъ о достоврности воскресенія принимаетъ опять другой видъ, т. е. разлагается на два другихъ вопроса: 1) на вопросъ историческій о достоврности Евангелія вообще, и 2) на вопросъ умозрительный объ отношеніи чудеснаго къ естественному, или другими словами, объ отношеніи обыкновеннаго къ необыкновенному, вседневнаго къ вковому; ибо чудо, въ физическомъ мір, также отличается отъ тхъ событій, которыя нашими несовершенными науками разложены на извстные намъ вседневные[9] законы природы, какъ въ нравственномъ мір геній отличается отъ толпы. Къ числу неврующихъ нельзя отнести Шлейермахера, потому что какъ бы ни былъ матеріаленъ образъ его объясненій, но это объясненіе совершенно очищаетъ предметъ отъ противорчій, а вру отъ сомнній. Кром того лучшимъ доказательствомъ глубоко христіанскаго, сердечнаго расположенія Шлейермахера можетъ служить его проповдь, недавно имъ самимъ говоренная надъ тломъ страстно любимаго единственнаго сына его. То же подтвердитъ цлая жизнь его и энтузіазмъ значительной части его прихожанъ. Къ числу людей неглубокомыслящихъ нельзя отнести его, во первыхъ, за его превосходный, можетъ быть лучшій переводъ Платона, не выключая самаго Cousin; во вторыхъ, за его философическія сочиненія, гд нкоторые вопросы проникнуты до дна, и ршены съ окончательностію мышленія самобытнаго, свободнаго, глубокаго и строго отчетливаго. Какъ же согласить эти противорчія? Что онъ такое? Чтобы имть право ршить этотъ вопросъ, надобно познакомиться съ его мнніями короче, нежели сколько я усплъ сдлать до сихъ поръ. Но до сихъ поръ вотъ какъ я понимаю его: ему также мало можно отказать въ сердечной преданности къ религіи, какъ и въ философическомъ самодержавіи ума. Но сердечныя убжденія образовались въ немъ отдльно отъ умственныхъ, и между тмъ какъ первые развились подъ вліяніемъ жизни, классическаго чтенія, изученія св. Отцевъ и Евангелія, вторые росли и костенли въ борьб съ господствующимъ матеріализмомъ ХIII вка. Вотъ отчего онъ вритъ сердцемъ и старается врить умомъ. Его система похожа на языческій храмъ, обращенный въ христіанскую церковь, гд все вншнее, каждый камень, каждое украшеніе, напоминаетъ объ идолопоклонств, между тмъ какъ внутри раздаются псни Іисусу и Богородиц. Но если онъ остатокъ прошедшаго, не переплавленный въ составъ новйшаго, то все онъ примчателенъ, какъ одна изъ прекраснйшихъ и значительныхъ развалинъ ХIII вка. Къ ХІХ-му онъ принадлежитъ, во первыхъ, какъ интересный фактъ, во вторыхъ, какъ мыслитель, имющій сильное вліяніе на отсталыхъ. Я думаю, что онъ особенно былъ бы полезенъ у насъ, какъ одна изъ ловкихъ ступеней къ высшему, и переводъ его книгъ могъ бы быть важнымъ литературнымъ предпріятіемъ. Но довольно объ Шлейермахер. Я заговорился объ немъ потому, что вмст и писалъ и думалъ. Прежде обдумать этого было некогда, потому что тотчасъ посл его лекціи отправился къ славному Савиньи. Объ внутреннемъ достоинств его преподаванія я не скажу ничего, во первыхъ потому что въ этой части мало смыслю (онъ читаетъ пандекты), а во вторыхъ потому, что прекрасный обзоръ его системы былъ изъ Revue Encyclop. переведенъ въ Телеграф. Наружная форма преподаванія не можетъ быть приличне, изящне и проще. Въ 10 часовъ я отправился на почту, которая около 2-хъ верстъ отъ университета. Тамъ нашелъ я письмо отъ брата, милое, теплое и почти все объ васъ, объ Московской половин насъ. Онъ еще не знаетъ, что у всхъ дтей была корь. Объ себ общаетъ онъ писать на дняхъ. Оттуда отправился я въ противоположную часть города, гд чинились мои часы. Оттуда въ театръ, чтобы перемнить билетъ. Не смотря на зарокъ, услышавши, что играютъ Гамлета, я ршился отправиться туда, чтобы имть какое нибудь понятіе о Шекспировскихъ трагедіяхъ на сцен; но, по несчастію, билетъ взялъ не самъ, а поручилъ одному Нмцу, знакомому съ дирекціей. Этотъ Нмецъ досталъ билетъ близкій къ сцен, но не театральнаго, а абонированнаго кресла. Сегодня я узналъ, что Гамлета отмнили, хотлъ перемнить билетъ, потому что совсмъ не любопытенъ былъ видть Клейстову K"atchen, но мн не удалось, потому что билетъ былъ не отъ дирекціи, а купленъ у частнаго человка. Оттуда, немного уставши, пошелъ я въ университетъ отдохнуть на лекціи Ганса. Объ немъ я, кажется, уже писалъ къ вамъ. Сегодня онъ читалъ Церковное право, совершенно въ Римско Католическомъ дух, что было для меня отмнно интересно своею новостью, а особенно тмъ, что этотъ Римско-Католическій духъ былъ подчиненъ духу Гегелевой философіи, и слдовательно этотъ католицизмъ былъ не Іезуитскій, а если можно такъ сказать, католицизмъ новйшаго протестантства. Оттуда въ 12 часовъ я пошелъ въ Thiегgarten, единственный Берлинскій садъ и который лежитъ подл самаго города. Оттуда въ трактиръ обдать, оттуда въ университетъ къ Вилькену, сочинителю Крестовыхъ походовъ, который читаетъ отъ 2-хъ до 4-хъ. Вообразите, какъ я долженъ былъ удивиться войдя въ аудиторію Вилькена, когда нашелъ ее совершенно пустою! Черезъ нсколько минутъ вошли 3 человка и скоро за ними Вилькенъ. Мы четверо сли на лавку, передъ нами профессоръ, и что же? вмсто исторіи среднихъ вковъ, которую онъ читаетъ отъ 3-хъ до 4-хъ, я попалъ на лекцію Арабскаго языка, который онъ преподаетъ отъ 2-хъ до 3-хъ. Само собою разумется, какую жалкую роль и фигуру я игралъ въ продолженіе этого часа. Вилькенъ смотрлъ на меня съ большимъ любопытствомъ и почтеніемъ, принимая, можетъ быть, за какого нибудь славнаго оріенталиста. Какой-то услужливый студентъ, который сидлъ подл меня, во всю лекцію держалъ мн передъ носомъ свою Арабскую тетрадь и показывалъ пальцемъ на т мста, которыя читалъ профессоръ. Давно я не былъ въ такомъ фальшивомъ положеніи. Но что было длать? Сказать услужливому студенту, что я не знаю по Арабски, нельзя было, не объяснивъ причины моего присутствія; а говорить много нельзя, не прервавши лекціи. Уйти также нельзя: здсь ни одинъ студентъ не уходитъ съ лекціи прежде конца, хотя многіе входятъ передъ самымъ концомъ. Оставалось одно — сидть и слушать. Но и второй часъ Вилькенова чтенія не вознаградилъ меня за Арабскій языкъ. Я былъ у него въ первый разъ сегодня и больше не буду. Сказать объ его манер ничего нельзя особеннаго, кром: не хорошо. Отъ Вилькена до Гегеля оставался цлый часъ, который я провелъ у Stehely, лучшемъ кофейномъ дом въ Берлин, гд вс Нмецкія и мало Французскихъ газетъ. Въ 5 часовъ я слушалъ Гегеля, который читаетъ исторію философіи и сегодня кончалъ Декарта и началъ Спинозу. Я началъ мириться съ его гнуснымъ образомъ преподаванія: съ нкотораго времени я промнялъ на него моего Риттера, который читаетъ съ нимъ въ одни часы. Я предпочелъ слушать Гегеля, потому что онъ старъ, скоро умретъ, и тогда уже не будетъ возможности узнать, что онъ думалъ о каждомъ изъ новйшихъ философовъ. Но трудолюбивый Риттеръ вроятно издастъ новую Erdkunde, гд изложитъ вполн свою систему. Въ 6 часовъ попробовалъ я пойти въ театръ, но небрежная игра актеровъ и пустота піэсы выгнали меня оттуда посл перваго акта, и вотъ я теперь у себя и пишу къ вамъ. Не думайте однако, чтобы вс дни мои были такъ дятельно наполнены, какъ сегодняшній. Но уже поздно, прощайте!”.