Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

„Посл долгаго ожиданія получить письмо, въ которомъ отъ маменьки нсколько строчекъ приписки. Маменьк некогда писать къ намъ! Впрочемъ мы потеряли право жаловаться посл того безпокойства, которое доставило вамъ долгое наше молчаніе. Хотя мы не такъ виноваты, какъ вы думаете. Условіе было писать черезъ мсяцъ, а Рожалинъ отправилъ свое письмо не сказавши намъ. Еслибы кто нибудь изъ насъ сдлалъ съ нимъ то же, то это было бы непростительно; но съ бднаго Рожалина взыскивать нельзя, что онъ не понимаетъ того, что нельзя расчесть умомъ, когда чувство не наведетъ на этотъ расчетъ. Впрочемъ это чувство безпокойства по напрасну мы въ семь нашей утончили до нельзя. Но хотя по напрасну, оно справедливо; это необходимый налогъ, который судьба кладетъ на великое счастіе, и еслибы счастіе дружбы освободилось отъ него, то нравственный міръ пришелъ бы въ неравновсіе. Вы однако, кром налога необходимаго, длаете еще добровольныя пожертвованія, и я не понимаю, зачмъ такое великодушіе. Уже потому что мы оба молчимъ, должны мы быть оба здоровы и живы, и еще къ тому заняты. Но вы, написать два слова между строкъ, при вашей легкости писать, зная какъ намъ дорого каждое лишнее слово вашего письма. — Даже длина папенькинаго письма, который будто сжалился надъ нами и хотлъ вознаградить насъ необыкновеннымъ усиліемъ за вашу короткую приписку. Вотъ письмо ваше отъ 24-го, которое залежалось на почт Богъ знаетъ отчего и которое своимъ милымъ содержаніемъ и полновсностію говорить мн: дуракъ, безпокоится по напрасну! Еслибы я только могъ найдти какого нибудь неподкупнаго протоколиста, который бы подъ каждою строкою вашею подписывалъ: съ подлиннымъ врно! — Если правда, что вы здоровы и веселы, зачмъ же безпокоятъ васъ сны? По настоящему они должны безпокоить не васъ, а насъ, какъ доказательство вашего несовсмъ здоровья. Но такъ и быть, я готовъ уступить вамъ это, только съ тмъ, чтобы, кром сновъ, цлую жизнь вашу не безпокоило васъ ничто на свт. Со мной 23 марта не было, сколько помню, ничего не обыкновеннаго, и до сихъ поръ мы вс безпрестанно здоровы совершенно. За именины мои благодарю отъ всего сердца. Если вамъ было весело, то это въ самомъ дл былъ мой праздникъ. Что ваши глазки! Отчего вы ничего не скажете объ нихъ? И за чмъ и къ чему хвалиться здоровьемъ? Даже и потому вы не можете быть довольно здоровы, что здоровье ваше нужно для всхъ насъ, слдовательно вамъ надобно его вдесятеро больше, чмъ каждому изъ насъ. Планы наши на Парижъ пошатнулись, хотя, кажется, тамъ опять все спокойно. Можетъ быть, мы подемъ въ Италію. Шевыревъ зоветъ въ Римъ. Я бы хотлъ, чтобы вы видли его милыя письма! Сколько въ нихъ дружбы и сколько жара завидной молодости. Да! для меня молодость уже качество чужое и завидное, и на всякое кипнье восторга я смотрю съ такимъ же чувствомъ, съ какимъ безногій инвалидъ глядитъ на удалыя движенья своихъ товарищей. Движенія Шевырева въ самомъ дл удалыя. Чмъ больше онъ работаетъ, тмъ больше становится сильне, и вмсто усталости все больше и больше набирается энтузіазма и духа. Онъ въ жизни какъ рыба въ вод, и еще такая рыба, которая можетъ не выплывать на воздухъ и не дышать чужимъ элементомъ. Это качество столько же драгоцнно, сколько оно рдко въ людяхъ съ талантомъ. Мицкевичь, говорятъ, былъ въ Смирн и уже опять возвратился въ Римъ. Если это правда, то вотъ новая туда приманка. Впрочемъ, во всякомъ случа, безъ писемъ въ Парижъ все равно что не хать. Съ Потемкинымъ я незнакомъ. Думая пробыть въ Мюнхен только 2 дня, я не сдлалъ ему визита; а черезъ дв недли уже было поздно. Теперь впрочемъ я радъ, что не въ Париж, иначе вы безпокоились бы обо мн еще больше. Италія же во всякомъ случа не будетъ безполезна и для языка, и для памяти, на которой она отпечатаетъ столько изящнаго. Рожалинъ остается здсь для того, чтобы учиться по Гречески. Въ деньгахъ онъ не нуждается. Что же касается до насъ, то мы не только себ ни въ чемъ не отказываемъ, но еще тратимъ много лишняго. Третьяго дня мы отъ 6 часовъ утра до часу за полночь провели за городомъ въ Штарренберг, катаясь по озеру, которое 5 часовъ длины и на горизонт сливается съ Тирольскими горами. Прогулка эта стоила намъ больше 25 рубл., и это была еще одна изъ всего меньше глупыхъ издержекъ нашихъ….. Извстіе о Баратынскомъ меня очень огорчило. Послдствія этого рода воспаленій всегда двусмысленны. Надюсь однако въ первомъ письм вашемъ видть его совсмъ здоровымъ. Между тмъ, какъ не выпросили вы у него новаго романа, какъ не прочли его до сихъ поръ, и не прислали къ намъ? Я бы теперь охотно написалъ ему разборъ; только побывши въ чужихъ краяхъ, можно выучиться чувствовать все достоинство нашихъ первоклассныхъ, потому что.... но я нехочу теперь дорываться до причины этого, которая лежитъ на дн всего вка. Общія мысли, какъ важныя дла, оставимъ до утра, то есть до свиданія. Вообще все Русское иметъ то общее со всмъ огромнымъ, что его осмотрть можно только издали. Еслибы вы видли, чмъ восхищаются Нмцы, и еще какимъ нелпымъ восторгомъ! Нтъ, на всемъ земномъ шар нтъ народа плоше, бездушне, тупе и досадне Нмцевъ! Булгаринъ передъ ними геній! Кстати: дайте мн какое нибудь понятіе объ эпиграммахъ на душегрйку. Какъ благодаренъ я вамъ, милый папенька, за то, что вы не забыли подлиться съ нами университетскимъ засданіемъ[11]. Знаете ли, что оно и насъ тронуло до слезъ. И народъ, который теперь можетъ быть одинъ въ Европ способенъ къ восторгу, называютъ непросвщеннымъ. Поцлуйте Погодина, поздравьте его и поблагодарите отъ насъ за подвигъ горячаго слова. Какъ бы я отъ сердца похлопалъ вмст съ вами! Но не ужели намъ до возвращенія не читать этой рчи? — Лекціи Шеллинга я пересталъ записывать; ихъ духъ интересне буквальности. Вмсто присылки ихъ самихъ, что стало бы дорого, я лучше напишу вамъ что нибудь объ нихъ, когда будетъ время, т. е. когда кончится семестръ. Это будетъ около 25-го этого мсяца по новому стилю. Что же касается до регулярности нашихъ писемъ, то ея лучше не требовать. Ожидая письма наврное въ извстный день, не получить его хуже, чмъ просто долго не получать. Къ тому же послднее, надюсь, не повторится. Это была съ нашей стороны точно непростительная втреность. Біографію Баварскаго короля писать для альманаха мудрено, особенно когда для этого надобно знать столько подробностей, которыхъ мы не знаемъ. Біографію Баженова писать изъ Германіи странно, когда вы можете написать ее въ Россіи, гд встрчный и поперечный скажетъ вамъ объ немъ что нибудь новое. Но если Языковъ хочетъ имть статью отъ меня, то я готовъ служить ему сколько въ силахъ. И лучше напишу объ чемъ нибудь, чт`o меня занимаетъ. Если же статья не понравится, то я напишу другую, третью и такъ дале. Зачмъ только онъ хочетъ назвать альманахъ свой душегрйкой?[12] Конечно, это былъ бы величайшій знакъ дружбы, который писатель можетъ оказать другому писателю, такъ открыто одобрить то, на что всего больше нападаютъ. Но благоразумно ли это? Не смотря на то, что онъ Языковъ, онъ Языковъ только для понимающихъ. Для Булгариныхъ онъ просто цль по выше другихъ. Пусть ихъ грязь не долетитъ до этой цли, но покуда летитъ, она заслоняетъ цль отъ взоровъ тхъ, кто внизу, а эти-то низкіе и дороги для альманаха. Отсовтуйте ему рыцарствовать, а лучше пусть его воротится къ своей Ласточк[13]. Уврьте его, что мн довольно знать его одобреніе, чтобы быть вознаграждену за критики всхъ возможныхъ Полевыхъ….. Германіей ужъ мы сыты по горло. Къ Языкову, Баратынскому, Погодину, кажется, я написать не успю. Языкову крпкое рукожатіе за стихи. Съ тхъ поръ какъ я изъ Россіи, я ничего не читалъ огненне, сильне, воспламенительне. Пловецъ его мн уже былъ знакомъ, — это тотъ же, который хотлъ спорить съ бурей, только теперь онъ дальше въ океан. Если ваши глазки здоровы, только не иначе, то окончите мн остальныя звздочки. Вмсто Катона, представьте какого нибудь мученика въ то время, когда ему говорятъ: пожри богамъ нашимъ! Можно вотъ какъ: онъ обнимаетъ посреди стоящій крестъ, по бокамъ палачи, вдали народъ и разведенные огни; надъ крестомъ звзда”.