Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

„Поклонитесь Янишамъ и скажите имъ, что мы такъ часто думаемъ объ нихъ и особенно такъ любимъ вспоминать ихъ пятницы, что имъ въ честь и въ воспоминаніе завели пятницы у себя, съ тою только разницею, что вмсто одной у насъ ихъ семь на недл. Этотъ Нмецкій Witz въ Русскомъ перевод значитъ слдующее: сегодня мы думаемъ хать въ Италію, завтра въ Парижъ, посл завтра остаемся еще на нкоторое время здсь, потомъ опять демъ и т. д., и вотъ почему я не могу вамъ сказать ничего опредленнаго объ нашихъ планахъ. Вроятне другаго однако то, что мы проведемъ осень въ Сверной Италіи, а къ ноябрю будемъ въ Рим, гд пробудемъ много ли, мало ли, Богъ знаетъ. Между тмъ я убдился, что для завтра нтъ наряда больше къ лицу, какъ длинное густое покрывало, особливо когда отъ насъ зависитъ его приподнять. Не знаю сказать, почему, а очень весело безпрестанно длать другіе планы и возвращаться къ старымъ, какъ къ такимъ знакомымъ, съ которыми встртиться весело, а разстаться не грустно. Это похоже на зду въ дилижанс, гд вмсто товарищей Нмцевъ съ одной стороны сидитъ Швейцарія, съ другой madame Италія и спереди monsieur Парижъ. Въ этихъ дилижансахъ здимъ мы обыкновенно за обдомъ и за вечернимъ кофеемъ, потому что остальное время почти все проводится либо въ Университет, либо за книгами и за итальянскими уроками. Въ университет теперь лекціи скоро кончатся (25-го Авг. н. с.), и потому многіе профессоры, чтобы успть кончить свои лекціи, вмсто одного раза читаютъ 2 раза въ день, что отнимаетъ у насъ нсколько часовъ отъ болтанья, ничего недланья и отъ другихъ непринужденныхъ занятій. Прибавьте къ этому необходимость гулять подъ глубокимъ яхонтовымъ небомъ, послобденные южные жары, а больше всего мою врожденную и благопріобртенную лность; составьте изъ всего этого благовидное фрикасе и попотчуйте имъ всхъ тхъ, къ кому я до сихъ поръ не писалъ. Особенно постарайтесь оправдать меня передъ милымъ Баратынскимъ, Языковымъ и Погодинымъ. Отъ перваго я получилъ милое письмо, на которое, если успю, буду отвчать сегодня; если же не успю, то на дняхъ, и пришлю письмо къ вамъ.... Въ Италію, больше картинъ и статуй, привлекаетъ меня небо. Южное небо надобно видть, чтобы понять и южную поэзію, и миологію древнихъ, и власть природы надъ человкомъ. Это небо говоритъ не воображенію какъ сверное, какъ звзды, какъ буря; оно чувственно прекрасно, и нужно усиліе, нужно напряженіе, чтобы любоваться имъ. Здсь небо такъ близко (не смотря на то, что глубоко), такъ близко къ человку, что ему не нужно подыматься на пальцы, чтобы достать до него, между тмъ какъ на свер надобно взгромоздиться на цлую лстницу Оссіановскихъ тней, чтобы небо сдлалось ощутительнымъ. Вы знаете, что я никогда не былъ энтузіастомъ природы; но на этотъ яхонтъ смотрю иногда право почти съ такимъ же чувствомъ, съ какимъ смотритъ на яхонтъ Жидъ. Такъ и рвется изъ груди вздохъ Гете и Веневитинова: отдайте мн волшебный плащъ. Впрочемъ здсь мы рдко видимъ этотъ яхонтъ. Близость горъ и возвышенность мста даютъ намъ очень часто погоду Англійскую. За то, тмъ больше наслаждаемся мы хорошею. Иногда однако, когда вспомнится, что на свер Россія, захочется и блднаго неба. Но чуть ли я не разсуждаю съ вами о погод? Вотъ что значитъ побыть 7 мсяцевъ въ Германіи! Впрочемъ жизнь наша здсь такъ однообразна, такъ уединенна, что если выключить то, чт`o мы думаемъ объ васъ, чт`o читаемъ и слышимъ на лекціяхъ, то чуть ли не останется говорить объ одной погод. Но повторять вамъ слышанное на лекціяхъ было бы скучно, и мудрено, и смшно, и дорого, повторять читанное въ книгахъ не лучше, а мысль объ васъ – какъ Итальянское небо, которое можно понять только чувствомъ, и которое въ описаніи будетъ только слово. Эти мысли, впрочемъ, какъ-то не доходятъ до мысли; он то память, то чувство, то воздушный замокъ, то сонъ, и никогда не силлогизмъ. Покуда думаешь ихъ, не думая объ нихъ, кажется наполненъ мыслями; захочешь разсказать, ни одной не поймаешь въ слово. Тмъ больше, что все это, кажется, разсказывать не для чего. Въ самомъ дл къ чему вамъ знать, что тогда-то я думалъ то-то, то какъ вы сидите вмст, то какъ гуляете въ саду, то здоровы ли вы, то какъ я прощался съ вами, то Языковъ читаетъ на стол стихи, то у васъ болятъ глазки, то вы здоровы и веселы и думаете объ насъ, то какъ мы споримъ съ папенькой о политической экономіи, то толкуемъ о Шеллинг, то Андрюшка дернулъ бровкой, то Васька сочинилъ стихи и пр. Кстати, отъ чего вы не пришлете намъ ничего изъ дтскаго журнала? Еще больше кстати: какъ можно печатать мое письмо о Шлейермахер? Не потому только, что слогъ, какъ вы говорите, не отдланъ и что показываться въ халат передъ тми друзьями, которыхъ мн сдлало мое обозрніе съ душегрйкой, было бы безразсудно, а передъ незнакомой публикой неприлично; но потому, что я говорю объ людяхъ живыхъ и къ тому же не такъ, какъ я говорилъ бы публично.... Пожалуйста, поврьте моимъ опытамъ и несомннному убжденію, что видть меня такимъ, каковъ я въ самомъ дл, и вмст любить, можетъ только моя семья. Не многіе друзья мои, не вс исключеніе; изъ нихъ многіе любятъ такія качества, которыхъ я не имю. Но и вы, разв я вашъ не въ тысячу разъ лучше меня настоящаго ….. Къ Баратынскому я написать не усплъ. До сихъ поръ еще не отвчалъ Шевыреву. Но скоро кончатся лекціи, и тогда я примусь за письма, и можетъ быть еще напишу что-нибудь для Языковскаго альманаха, разумется не въ такомъ род, чтобы одолжить его столькими пріятелями, сколькими мн обязанъ Максимовичъ….. Благодарствуйте за то, что часто бываете подъ Симоновымъ; только что же вы такъ долго не пишете? Пришлите непремнно романъ Баратынскаго и то, что есть новаго Пушкина, Языкова, Вяземскаго и, если можно, хотя предисловіе къ Борису. Откуда такая досада на славу? Не уже ли жъ Булгарины могутъ заставить Пушкина молчать? Прощайте. Пишите больше и чаще и даже объ томъ, что вамъ кажется неинтереснымъ”.