„Я получилъ ваше письмо отъ 8 Сентября и тотчасъ же послалъ его къ брату, который еще въ Вн, и, какъ говоритъ, писалъ къ вамъ 2 раза. Изъ его писемъ вы видите, что онъ не теряетъ времени даромъ. Но ваше письмо — знаете ли вы, что я посл него чуть-чуть не похалъ къ вамъ. Сначала потому, что было испугался чумы, а потомъ, обдумавши, что вы не станете рисковать нашими, — уже не для чумы, а просто для того, что возможность скоро увидаться съ вами, родила во мн такое желаніе отправиться къ вамъ, что долженъ былъ испытать надъ собою все краснорчіе благоразумія, чтобы остаться въ Мюнхен. Краснорчіе это имло успхъ, но до сихъ поръ я еще не знаю, прочный ли. Жду съ нетерпніемъ еще письма отъ васъ, и увренъ, что посл послдняго вы не заставите меня долго дожидаться. Иначе, т. е., если 12 Ноября н. с., ровно черезъ мсяцъ посл послдняго, я не получу отъ васъ втораго письма, то къ 12 декабря ждите меня въ Москву. Что за бурлаки, которые пришли въ Ниж. Новгородъ съ чумою, какъ пишетъ Journal de St.-P'etersbourg? И вы посл всего этого еще мсяцъ, можетъ быть, не будете писать! Разумется, я буду здсь дожидаться новыхъ отъ васъ встей и не уду въ Италію, какъ вы думаете, прежде чмъ уврюсь на вашъ счетъ. Не знаю еще, что скажетъ братъ въ отвтъ на ваше письмо…... Изъ стиховъ, присланныхъ вами, разумется Языковскіе прочелъ я съ больше крпкимъ чувствомъ. О псалм и говорить нечего. Стихи къ сестр (можетъ быть братство вмшивается одно въ судейство) показались мн chef d'oeuvre этого рода. Какая грація, приличность и мрность и вмст какая Языковская ковка! Присылайте скоре Баратынскаго поэму. Объ себ сказать мн почти нечего новаго, кром того, что я уже не такъ уединенно живу; я, случайно познакомившись съ нкоторыми молодыми людьми не Нмецкаго покроя, почти каждый вечеръ ужинаю вмст съ ними, иногда даже у одного изъ нихъ; проводимъ мы цлыя ночи въ толкахъ объ сует мірской и премудрости Божіей, т. е. изъ пустаго въ порожнее….. Соболевскій съ Шевыревымъ удивляются, что мы съ Рожалинымъ такъ долго къ нимъ не пишемъ. А мы всего просрочили только 5 мсяцевъ отвчать послднему, и 2 — первому; вообразите странность съ ихъ стороны! Шевыревъ пишетъ мн, что онъ послалъ на Булгарина громовое письмо; что такое? Жаль мн бдной Мары, если она всуе печешеся. Но этотъ опытъ какъ бы ни былъ неудаченъ въ стихахъ, будетъ небезполезенъ для его прозы. Что онъ заводитъ типографію, я очень радъ: будутъ дв хорошихъ; но что Языковъ издаетъ альманахъ, я хотя и радъ, однако не знаю, что прислать ему. Постараюсь къ тому времени что нибудь сдлать. А между тмъ прощайте”.
30-го Октября.
„Вотъ и братъ воротился съ Рожалинымъ изъ Вны, а отъ васъ еще нтъ писемъ. Я сказалъ уже, что покуда не получу, въ Италію не поду, но эта угроза что-то не дйствуетъ. Если еще нсколько времени пройдетъ безъ писемъ отъ васъ, тогда, вмсто Италіи, я поду въ Россію. Потому, смотрите, не удивитесь, если я вдругъ явлюсь передъ вами. Что сказать вамъ теперь объ насъ? Изъ письма брата вы, вроятно, видите, что онъ здилъ не понапрасну, что онъ видлъ много новаго, интереснаго, а пуще всего радъ тому, что и въ Вн Нмцы — Нмцы. Объ себ сказать вамъ нечего. Теперь разумется съ братомъ и Рожалинымъ безпрестанно, покуда опять выскажемся до истощенія. Впрочемъ, мн разсказывать имъ было нечего, кром Октябр. праздника, да фейерверка, который состоялъ изъ 3-хъ ракетъ и одного бурака. Итальянскій языкъ мой дошелъ до того, что я могу уже сказать: date mi mangiare, слд. въ Италіи съ голоду не умру. За то я все почти понимаю и даже стихи. Скажите Баратынскому, что я начинаю читать Alfieri, и только для того ничего не читалъ до сихъ поръ изъ его трагедій, чтобы вполн оцнить того, кого Баратынскій называетъ величайшимъ поэтомъ. Что вы не пишете? Что болзнь Веневитинова? Что холера? Гд она? Продолжаютъ ли у васъ говорить объ ней? Надюсь, однако, что на вс эти вопросы вы будете отвчать еще прежде, чмъ получите это письмо. Объ нашей будущей поздк въ Италію нельзя сказать наврное