Полное собрание творений. Том II. Письма

Проводи жизнь в добром здравии, ясности духа, наиискреннейшем рвении философском. Все мои домашние – Бог свидетель – приветствуют тебя: и дети, и старики, и женщины. Хотя сам ты, возможно, и не терпишь даже дружески расположенных к тебе женщин.

Посмотри, что ты сделал! Я уже был в пути, а ты, схватив, меня задержал. Нет, египтяне положительно волшебники, Гомер никоим образом не лжет – ты вот шлешь мне из Египта письма, полные очарования. Елена имела напиток, заставляющий забыть заботы

[Щедро в Египте ее] Полидамна, супруга Фоона,
Им наделила[756]

;

но кто дал тебе то печалящее зелье, которым пропитаны твои письма?

85 (143). Геркулиану [757]

Друг мой, ты не твердо придерживаешься нашего договора не делать известным достойного быть сокрытым. Мы сами слышали, как некоторые из приехавших к нам людей твоего круга вспоминали отдельные фразы [из моих писем] и просили нас раскрыть их [потаенный] смысл. По своему обыкновению, мы даже перед этими людьми не признали своего авторства, и отрицали, что знаем [приводившиеся ими высказывания][758]. Но довольно внушений, о возлюбленная глава, вряд ли они тебя впечатляют; поищи вместо них письмо пифагорейца Лисида[759] к Гиппарху и, если оно найдется, доставь мне радость – перечитывай его часто. Возможно, ты раскаешься в недолжной профанации[760], ибо «философствовать в массы»[761], как на дорическом диалекте сказал Лисид, значит вызывать в людях величайшее презрение к вещам божественным. Поскольку же я и раньше знал, и совсем недавно общался[762] с людьми, которые – дерзко услышав[763] отрывки речений более святых [чем их души] – перестали себя считать тем, чем были в действительности: частными лицами и профанами; при этом натура их раздулась от гордости, и они осквернили божественные догматы, усвоив себе право учить тому, чего сами не знали[764]. И, однако, чтобы вызвать в себе удивление, они обзаводятся тремя или четырьмя учениками из людей, обладающих низкими душами[765], некоторые из которых не получили и первичного воспитания[766]. Видимость философии[767] есть зло и обман. Чего не возмогает такой мудрец в обществе невежд, на какую дерзость не отваживается? Что, вообще, может быть более наглым, чем невежество? Таких вот людей я встретил: кичливых, трутней[768], не понимающих слов и не желающих понимать. Возненавидел я это племя. Не вижу иной причины их поведения: похоже, что подобные им наставники имели глупость счесть их достойными слушать высочайшие учения прежде, чем они оказались к этому готовы. Вот почему я сам – бдительный страж философских таинств – и тебя призываю к тому же. То, что они естественны для Геркулиана, я знаю; однако ты должен, если и в самом деле стремишься к истинной философии, оставить общество тех, кто не был ею вскормлен, но – предъявляя права на нее – делает бутафорским ее высшее величие[769].

Во имя Бога, хранящего твою дружбу[770], не показывай это письмо некоторым [нашим общим знакомым]. Если ты это сделаешь, то описание характерных черт зла огорчит тех, кто опознает их в себе и в своих друзьях. В некоторых случаях огорчить значит явить мужество – это философии присуще; но так бывает, когда налицо обличитель и обличаемый; причинить же огорчение письмом – это выглядит как пошлая мелочность. Кроме того, все то, что Синезий мог бы высказать себе, относится и к твоей досточтимой душе: разве ты не один у меня друг, не лучший – вместе с другими двумя?[771] Помимо вашей троицы, весь мир человеческого ничто для меня. Если же приложить и меня к вам, троица восполнится до четверицы святой дружбы. Следует, однако, хранить почтительное молчание об одноименной четверице в сфере начал природного[772].

В конце тетради с ямбами[773] я нашел двенадцать стихов, написанных вместе, как если бы они составляли эпиграмму[774]. Поскольку ты их раньше всегда держал при себе [то я их раньше не видел, и о них не высказывался]; знай же: они не одно целое и не принадлежат одному поэту; первые восемь, в которых видны и знание поэзии, и астрономический опыт[775], принадлежат твоему другу, четыре же последних, в которых мы находим лишь утонченную поэзию – старому мастеру[776]. Раскапывать могилы – нечестие меньшее, чем воровство фраз у мертвых [поэтов], – таково мое мнение!

Проводи жизнь, будучи здоров, изучая философию благочестиво и осторожно. Обещаю ждать тебя до месория[777], после чего отправлюсь в путь. Прекраснейшему другу нашему тысячу приветствий; за то, что он любит тебя в высшей степени, – его люблю и я.

86 (140). Геркулиану [778]