Полное собрание творений. Том II. Письма

Благодаря твоему письму, я узнал Одиссея[737]: многое напоминало мне героя, Протея[738] же не распознал. Тот, кто ты есть по существу, позволяет тебе прикасаться и к существам полубожественным. Я же, хоть и имею некую мудрость и, как говорит дельфийская надпись, познал себя, осуждаю скудость моей природы и не имею надежд на родство с героями; я хотел подражать их молчанию, но ты – по примеру Спартанского Менелая – положил этому конец[739]. Так что теперь рискуешь оказаться в обществе не Одиссея только, но пары героев.

Однако хватит об этом. Ты порицаешь себя за неумение писать письма, но, тогда, неправильно требовать многих писем в ответ, да и этого письма длину я сокращаю, чтобы не увеличить твоих страданий продолжительностью чтения.

Проводи жизнь в здравии, радостной ясности духа[740], пользуйся философией, которая ведет к божественному, – о, удивительный!

Приветствуй замечательного комита[741], к которому я не позволял себе обратиться с приветствием лично, ибо наставление Поэмы гласит:

[Феб,] начинай; ты летами юнейший, [– но мне неприлично][742]

– т. е. справедливо младшему начинать войну и борьбу, в дружбе же инициатива должна принадлежать старшему. Тем не менее, я почитаю этого мужа и всецело ценю его, ибо он единственный из современников соединил внутри себя в единый порядок образованность и командование войсками, несмотря на немалые преграды, существующие между этими деятельностями, отыскав древнее между ними родство[743]. Человек великого духа, как никто из военных, он избегает бахвальства, нередко соседствующего с великодушием. Поскольку все это так, я не пишу ему, но люблю его, не выслуживаюсь, но почитаю.

83 (141). Геркулиану [744]

Не удивляйся тому, что я пользуюсь одним посланцем для отправки двух писем[745]. Пойми: во-первых, это мой ответ на твой несправедливый упрек – и насыться нашей болтовней; во-вторых, я хочу, чтобы другое письмо послужило мне иначе. Пришли мне ту небольшую книжечку с ямбами, в которой автор обращается к душе[746]; я сначала думал восстановить ее по памяти, но теперь боюсь, что реконструкция обладает самостоятельным значением, и в ее создании ум играет более важную роль, чем память. Быть может, это хуже, быть может – лучше. Но если есть возможность обладать уже рожденным ребенком, нет смысла рождать во второй раз[747]. Пошли мне копию этой тетради ради самой души, которую хочет украсить эта книжечка. Проследи, чтобы посылка отправилась возможно быстрым и надежным путем, т. е. чтобы люди, которым ты ее передашь, действительно намеревались ее передать мне. Здесь могут быть две ошибки: если ты отправишь ее слишком поздно, она не застанет меня[748], и если доверишь ее ненадежному человеку [, – не дойдет вовсе].

84 (146). Геркулиану [749]

Желание придать твоей святой душе мужественной твердости побуждало меня осуждать в письмах настойчивость твоего желания нашей встречи; но уже давно купаясь в потоках магического обаяния, источаемого твоими письмами, я разнежился до того, что теперь и сам таков, каким был ты, когда я тебя порицал. Что же за великие благодеяния совершил удивительный Геркулиан, что я так привязался душой к нему, снизойдя с высот философии? Не за иное что поэты поносят сирен, но за обладание нежным голосом, привлекающим любого доверившегося и влекущим к гибели[750]. Но я также слышал, как аллегорически толкует этот миф один из мудрых людей: сирены олицетворяют наслаждения, которые быстро убивают тех, кто уступил их обаянию и был околдован[751]. И ты спрашиваешь, какая связь между сиренами и наслаждением от твоих писем, из-за которых я теряю всякую основательность и попадаю полностью во власть Геркулиана? Бог свидетель, если я и говорю о чем-то не под влиянием литературы и не из желания определить тезу для письма [как принадлежащего к сфере эстетического], – то именно об этом! Прямо наоборот: [то, о чем я сейчас пишу, есть факт моей жизни,] из тех писем, которые передал мне Урсикин[752] (всего их было три), среднее по длине, будучи принято мною [близко к сердцу], поразило меня до самых глубин души, и я настолько поддался содержавшейся в нем лести, что сам же и устыдился.

Твой брат Кир[753] должен был передать мне твое письмо с разъяснениями, касающимися комита из Пентаполя[754]. Я благодарен тебе за намерения, которые ты имел, рекомендуя меня, но ты забыл, что я стараюсь философствовать и мало ценю любые почести, если они не имеют отношения к философии[755]. Итак, благодаря Богу, я ни в чем не нуждаюсь, ибо не совершаю и не претерпеваю несправедливости. Ведь если комиту и подобало совершить [то, что он совершил], то мне не подобало просить его об этом.

Ибо, если бы я должен был искать рекомендательных писем, то должен был бы просить отправить их мне (именно таким образом я мог бы быть уважен), а не другому лицу с ходатайством обо мне.