Полное собрание творений. Том II. Письма

Ни в прошлом, когда я всеми силами и способами уклонялся от священнослужения, я не возобладал над вами, ни теперь [, когда стал епископом,] вы не имеете власти надо мной: и те мои отказ и уступка, и эта моя нынешняя власть – от Бога. Для меня и сейчас предпочтительнее многие смерти [церковно]служения, ибо я не считаю красоту (κόσμον) этого дела соответствующей мне. Поскольку же Бог предписал исполнять не свои желания, но Его волю, – я молю Творца жизней стать предстателем им сотворенного![703] Ибо проведя свою юность в философских досугах и не отягченном заботами созерцании сущего, а кроме того не занимаясь ничем, что относится к телесной жизни и делам общественным, – как [без помощи Бога] вынесу я столькие заботы, которые не прерываются никогда? Если я отдамся множеству [профанных] дел, – как устремлюсь к красотам Ума, ведь такой порыв приносит плод только в блаженстве досуга, без которого для меня и людей, подобных мне, вся «жизнь не в жизнь». Я хочу сказать, что Богу, как говорят, всё возможно – даже невозможное[704]. Возденьте же в прошении за меня умоляющие руки, прикажите и горожанам и селянам – всем стоящим в церквах – молиться обо мне: молиться и соборно, и келейно! Ибо [только] если не буду оставлен Богом, познаю, что священство не есть путь от философии вниз, но – восхождение к ней!

V. Любовь и дружба

79 (137). Геркулиану [705]

Гомер говорил, что Одиссей вынес из своих скитаний ту пользу, что повидал множество людей и понял их ум[706]. При этом те, у кого он отдавал якорь, людьми приветливыми отнюдь не были – лестригоны[707] да циклопы[708]. Представь же, в каких прекрасных стихах воспел бы Гомер те места, в которых мы с тобой побывали: места, которые позволили бы нам убедиться в существовании того, в рассказы о чем мы не верили. Да, мы видели собственными глазами и слушали собственными ушами ту, которая с полным на то правом является водительницей в деле совершения таинств[709] философии. Объединенные любовью к одному и тому же входят в человеческое общение друг с другом; что же до нас, то поскольку мы объединены опытом жизни, согласной с умом (а ум есть лучшее в нас)[710], то и божеские законы и человеческие требуют, чтобы мы почитали друг друга. Что до меня, то после личного с тобой общения я, несмотря на то, что глаза не находят тебя, чувствую тебя рядом – память готовит эйдос[711], любовь делает его присутствующим, с удивительной нежностью звучит во мне эхо твоих святых слов[712]. Ты несправедлив, если не живешь сам того же; если же с тобой так же, это не что-то великое, – ты просто платишь долги любви.

Когда я взираю на наше общение в философии, на саму философию, изучение которой заставляло нас обоих не единожды склонять чело, то на мысль мне приходит, что к воле Бога следует возвести нашу встречу. Ибо я не допускаю меньшей, нежели божественная, причины для объяснения того, что [сейчас] делает Синезий. Синезий этот для людей человек ведь сокрытый: имея многие связи, он всегда ограничивает их сферой житейского, считая философию неизреченнейшим из неизреченнейшего[713]. И вдруг этот вот человек оказывается доступным для общения имуществ и для общения душ – притом для человека, с которым имел прежде лишь короткие разговоры. Но раз уж нашелся человек, которому я раскрыл то, что прежде таил в себе, позабыв искусство Протея[714] (а что иное оно могло бы собой представлять, если не умение общаться с людьми политически, [будучи богом, –] не божески), и случилось это не согласно моему замыслу и намерению, но пришло само собой и внезапно, – я заключаю к тому, что вершителем этого события был Бог, которого нам следует молить довести до благого конца то, что благодаря Ему было начато. Да позволит Он нам философствовать вместе[715], если же нет, то хотя бы вообще философствовать. Что до меня, то мое желание излить в письме к тебе все те мысли о положении, толкованием которого мы занимались, что легли мне на сердце, граничит со страданием, и, однако, я не стану этого делать. Ибо воля Бога, возможно, состоит в том, чтобы собрать тебя, меня и многих других лучших мужей для рассмотрения этого положения вместе[716]. Кроме того, я не считаю хорошим делом доверять такие мысли письмам, ибо письмо неспособно молчать, но – следуя своей природе – болтает с каждым встречным[717].