Полнолуние

Долгожданная свобода не даровала мне облегчения и не избавила от несправедливых укоров совести. Все время я проводила с теткой, и только рядом с нею вездесущая совесть умолкала. Меня тяготило присутствие в доме человека, знающего мою тайну, и это пристрастный свидетель требовал благодарности. Я бы, несомненно, сломалась и уступила его уговорам, если бы не почувствовала, что беременна. Меня постоянно тошнило – от отвращения к себе, к своему проклятому любовнику, к этому постыдному состоянию. Когда я наотрез отказала управляющему, он заявил, что поступит так, как велит ему долг. Ясно было, что он, не задумываясь, донесет на меня, но я не могла этому воспрепятствовать. Ни за что не пошла бы на умышленное убийство.

На другой день мы с теткой предстали перед городским судом. Обвинители пытались доказать, что мы отравили отца, этого почтенного человека, но ничего не добились. Тогда, памятуя о дурной славе моей тетки, нас обвинили в колдовстве, что было гораздо ближе к истине. Это подобие суда растянулось на несколько месяцев. Церковники настойчиво выспрашивали, имела ли я сношения с дьяволом, на что я дерзко отвечала, что если моего отца можно считать дьяволом, то имела. Я ничего не боялась – после отцовского подвала даже тюрьма меня не пугала, а положение не позволяло применять ко мне пытки. Кроме того, тетку оставили ухаживать за мной. Но она, измученная пытками, не могла ничего сделать для меня, за исключением одного: на протяжении этих долгих месяцев она передавала мне свои знания и тайное могущество – украдкой, шепотом. Теперь я внимательно прислушивалась, улавливала каждое слово и бережно сохраняла в памяти. Я словно предчувствовала, что мне удастся спастись.

Нас обеих осудили и приговорили к сожжению на костре. Моя казнь была отсрочена до тех пор, пока я не произведу на свет невинное дитя. А тетку забрали, не позволив нам даже проститься. Ее вывели на площадь, посреди которой стоял столб, вокруг были разложены вязанки хвороста. Я знала, что должно произойти, но не могла заставить себя отойти от окна. Этот ад на земле вскоре ждал и меня – я ощущала, как огонь терзает мое тело, разрывает кожу, выжигает глаза и испепеляет сердце. Толпа на площади неистовствовала. До моего зарешеченного окна доносились яростные вопли, слитые в нечленораздельный, почти звериный рев. Сия пытка длилась, пока гул толпы не заглушил душераздирающий вопль смертельной муки. На какой-то миг мне показалось, что я оглохла, но невыносимый крик той, кого я любила и которая пожертвовала всем ради меня, звенящим эхом отдавался в ушах. Затем я услышала, как отчаянно бьется второе сердце у меня в животе, от чего боль расходилась кругами по всему телу. В глазах у меня помутилось, каменный потолок и пол поменялись местами, когда я тяжело упала прямо на свой упругий живот, и мои страдания прервались.

Очнулась я в тюремном лазарете, опустошенное тело не переставало надрывно ныть. Молодой доктор был очень любезен, сказал, что я здорова и смогу родить других детей, но тут же осекся, вспомнив, что мне предстояло… Теперь, когда не стало живого существа, вызывающего милосердие палачей, я была обречена. Наши добропорядочные горожане не могли спать спокойно, пока я жива. А я к тому времени окончательно утратила вкус к жизни. После того как меня вернули из лазарета в каморку, я целыми днями лежала на холодном полу и желала лишь одного – умереть и быть развеянной по ветру. Меня даже не заботило, что будет после смерти.

И вот настал тот страшный и блаженный день, когда меня поставили в зарешеченную повозку и привязали веревками за запястья. Я настолько ослабела, что едва держалась на ногах и большую часть пути провела на коленях. Дабы не осквернять площадь повторным преданием ведьмы огню, меня повезли за городскую черту. Толпа на улицах бесновалась, стараясь урвать кусок моей одежды, и, если бы не охрана, высоконравственные горожане растерзали бы и мою плоть.

Я обреченно смотрела в даль, где мне виделось грядущее освобождение, когда вдруг навстречу нашей мрачной процессии выехал отряд вооруженных всадников. Впереди гарцевал тот, кто стал моей первой и последней любовью. Я любовалась, как ослепительное солнце отражается в его сверкающих доспехах и колышутся пышные перья на шлеме, а когда он приблизился, рассмотрела его русые кудри и ангельские синие глаза. Это был Венцеслав Вышинский – последний рыцарь наших дней.