Полнолуние

Столкнувшись с процессией, блистательное посольство остановилось, и Венцеслав вступил в надменный спор с пастором. Как и всякий польский католик, он был преисполнен презрения к пресвитерианской церкви и не желал уступать ей дорогу. Пастор указал в мою сторону, сказав по-английски, что выполняет священную миссию – уничтожает ведьму. Пан Вышинский мельком взглянул на меня, униженную, коленопреклоненную, в лохмотьях, сквозь которые проглядывало голое тело. Выглядела я настоящей ведьмой – мое лицо стало пепельным от пыли, а рыжие волосы пламенно вспыхивали на солнце. Но клянусь, я не сделала решительно ничего, чтобы обольстить его. Глядя на эту величественную фигуру, я сознавала, какая пропасть лежит между мною, осужденной на самую позорную смерть, и им, благородным рыцарем. Я только смотрела во все глаза и была благодарна судьбе за то, что она дозволила узреть солнце во всем его великолепии в мой закатный час. Венцеслав тоже задержал на мне взор, в котором я почему-то не прочла холодного осуждения. Было в этом взгляде нечто иное, необъяснимое и фатальное. Он безмолвно направил своего коня в другую сторону, пропуская повозку, а свита последовала за ним. Тогда я горестно подумала, что наши пути разошлись навсегда. Оставшаяся часть дороги прошла как в тумане.

Когда меня привязывали к столбу, я и не думала сопротивляться, пребывая в расслабленном, почти бессознательном состоянии, которое обычно наступает на грани смерти. Но теперь я стала замечать красоту природы: слева шелестел тенистый лес, справа простиралось поле, а прямо перед моим угасающим взором мерещилось море, слитое с небом. Мой город остался позади, чему я была несказанно рада. Я уже не стремилась раствориться в окружающей меня природе, мне хотелось самой все ощутить и испытать. Я ждала чуда и не слышала нарастающего треска хвороста у меня под ногами. Когда огонь подступил вплотную к моему телу и дохнул в лицо нестерпимым жаром, я опомнилась и закричала – истошно, безысходно. И мой крик был услышан – сквозь дымное марево я видела, словно во сне, как рыцарь в зеркальных латах раскидал мечом стражников, будто обрезав нити марионеток, в то время как его воины удерживали толпу. Уже задыхаясь от дыма и жара, я увидела, как он поднимается на костер, и последнее, что почувствовала в этой жизни, – его стальные объятия. Венцеслав даровал мне другую жизнь, в которой возрожденная Кресента расплачивалась за грехи Кресенты казненной.

Я очнулась, вдохнула морской бриз и ощутила на лице соленые брызги, стекающие по щекам. Сперва мне подумалось, что я умерла и наконец достигла тихой заводи успокоения. То самое море, что грезилось мне в последние мгновения, теперь простиралось до горизонта. Осмотревшись, я поняла, что нахожусь на палубе корабля. Он уносил меня в неведомую даль. Я не знала, куда меня везут, но любимый был рядом – его рука нежно протирала мой лоб влажным платком. Венцеслав спросил по-английски, знаком ли мне этот язык. Я призналась, что изъясняюсь на нем довольно плохо.

Я была необразованной девушкой, которую готовили только к замужеству и то кое-как, ведь выросла я без матери. Мне пришлось назвать Венцеславу свое имя, но фамилию я утаила. А он и не стал расспрашивать о моем происхождении и деликатно избегал любых упоминаний о прошлом. Он лишь спросил, известно ли мне величайшее на континенте государство – Речь Посполитая и согласна ли я поехать туда с ним. Я кивнула, выражая готовность следовать за ним в эту далекую страну, да хоть на край света. И было все равно, в качестве кого мне предстоит жить рядом с ним, ведь я полюбила его. Но пан Венцеслав на протяжении всего плавания не притронулся ко мне, относясь с таким благоговейным почтением, какого я не заслуживала.

Когда по прибытии в Польшу ко мне пришел католический священник, чтобы напутствовать в вере как невесту пана Вышинского, я обомлела. Разумеется, я готова была разделить его судьбу, хотя сознавала, что недостойна такой чести. Не задумываясь, приняла католичество, и моя безоговорочная, даже страстная готовность вызвала ликование святых отцов. Я сделала это не ради прикрытия, а вполне искренне. После всех мучений в лоне собственной религии меня манила величественная отрешенность католицизма, высокие и светлые своды костелов, солнечные блики, причудливо преломляющиеся в витражах, указующие персты изваяний, проникновенные звуки органа, которые взывали к самой душе… Я стала женой Венцеслава Вышинского, высокопоставленной дамой и истовой католичкой. Мне дали новое имя – Люцина, по которому ты можешь найти меня на нашем семейном древе. В положенный срок я родила супругу сына, а еще год спустя и дочку.

Все это время мы были необыкновенно счастливы. Однако темное прошлое унижало меня в глазах его соотечественников. Неясность моего происхождения, как и то, что я приехала из заморской безбожной страны, отрезало мне путь в высший свет и вызвало недовольство даже у подвластных нам крестьян.