Полнолуние

Эдгар успел убедиться в существовании вампира в Элеоноре – пусть даже подсознательного, потустороннего, – и ему уже прискучило выслушивать ее жалобы и угрозы, как и копаться в опустевшей могиле ее души. Настал момент поставить ей окончательные условия и подтвердить свою власть над ней.

– Я вовсе не обещал тебе рай на земле, Алиса-Элеонора. Кроме того, ты нарушила наш договор и дважды пыталась избавиться от моей Лауры. Да-да, мне известно и про подушку, – его неизменно обольстительная улыбка шла вразрез с убийственными словами. – Я пришел предупредить тебя. Если ты еще раз попытаешься повторить подобное, то преждевременно убедишься в собственной смертности. Ты не нужна мне. Но в тебе течет моя кровь, и, возможно, когда-нибудь ты мне пригодишься. Лорелия – это твой крест, Элеонора, твое искупление. Постарайся нести его с честью. Береги ее. Твоя жизнь – в ней. И наслаждайся каждой минутой, пока живешь. Уверяю тебя, это не продлится долго. Время платить по счетам еще придет. Я не прощу тебе ни малейшего отступления. Я способен уничтожить тебя на расстоянии, для этого мне не придется приближаться. Твоя кровь, твоя жизнь напрямую зависят от меня. Если не веришь – взгляни на свое правое запястье. А теперь посмотри на меня…

Элеонора против воли подняла на него свои близорукие глаза. В руке Эдгара молнией сверкнул нож с золотой рукояткой, при виде которого Элеонора испуганно вскрикнула. Она вновь ощутила прилив жгучей боли в животе и услышала собственный крик. Эдгар театральным жестом поднял руку, как будто благословляя – сейчас он, как никогда, напоминал прекрасного падшего ангела, – и на его указательном пальце показалась рубиновая капелька крови. Проследив за взглядом Эдгара, Элеонора завороженно посмотрела на свое хрупкое запястье, которое пересекал аккуратный белый шрам, почти стершийся с кожи. Пергаментная кожа на ее руке заметно припухла и покраснела, глубокие синие вены вздулись – вокруг застарелого шрама скапливалась кровь, и Элеоноре показалось, что поток ее сейчас прорвет кожу. То, что произошло, оказалось ужаснее. Кровь полилась из закрытой раны, словно просочившись сквозь кожу, – она была густая, темная и обжигающая, как пламя, пожирающее плоть. Элеонора почувствовала зов крови Эдгара, который притянул ее кровь с помощью одной лишь капли, и тогда она осознала, что он может с легкостью вынуть из нее душу, опустошить ее, не нанося ран, что она всецело в его власти. Не в ее силах было противостоять ему, и ужас поглотил ее. Она даже не успела вскрикнуть еще раз, как провалилась в глубокий обморок.

Эдгар сделал шаг к ней и присел рядом, взглянув Элеоноре в лицо в последний раз. Внешне как будто ничего не случилось: она просто откинулась на спинку парковой скамейки и закрыла глаза, подставив лицо солнцу, и осенне-золотистые волосы упали ей на лоб, напоминая осыпавшуюся листву. Мертвая, облетающая красота. Эдгар поднес к губам ее окровавленную руку и осторожно поцеловал, когда из-за спинки скамьи тихонько выглянула малютка Лаура, которая вовсе не убежала, а пряталась где-то поблизости. Эдгар отпустил руку Элеоноры, провисшую неестественно, как у умершей, улыбнулся Лауре, которая ровным счетом ничего не поняла, и посадил к себе на колени.

– Маме опять нехорошо? – спросила девочка, покосившись на бесчувственное тело Элеоноры.

– Она всего лишь отдыхает, моя милая, – ответил Эдгар, ласково глядя ей в глаза. – Скоро она проснется и больше не будет тебя обижать. Она станет самой доброй и заботливой мамой в мире… Так ты, значит, не хочешь улететь со мной?

Лаура бегло огляделась по сторонам, словно сравнивая этот шумный, пыльный, солнечный мир с тем призрачным покойным мраком, что предлагал ей Эдгар, и отрицательно качнула головой.

– Ты умная девочка, Лаура, – льстиво произнес он, взяв в свои ладони ее маленькое личико – оно было округлое и точеное, как у фарфоровой куклы, и при этом младенчески пухлое, мягкое на ощупь.

Внезапно он прочувствовал, как нуждается в этой девочке, и эта тяга была сильнее и болезненнее, нежели потребность обрести в ней дочь. Эдгар чуял дыхание своей крови в ней, как и ее нарождающуюся прелесть, и испытывал благоговение перед ее человеческой природой, порхающей бабочкой ее быстротечной жизни. Он видел в Лауре не только возрожденную частицу самого себя – он ощутил в этом четырехлетнем ребенке будущую женщину, живую и желанную. Его снедали противоречивые, убийственные желания: задушить ее поцелуями, запятнать кровью ее молочную белизну и вечно баюкать Лауру в своих объятиях. Эта беззащитная девочка трепетала перед ним неодолимым соблазном, и Эдгар оказался не в силах побороть влечение к ней, к ее сливочно-медовой коже, к приторному запаху ванили.

– А ты не забудешь меня, пока будешь расти? – прошептал он, пленительно сковывая ее взглядом. – Чтобы этого не произошло, у меня есть для тебя прощальный подарок, на память…