Полнолуние

Он прервал свою плавную речь и склонился к ее кукольному личику с нежным, но не щадящим поцелуем. Он целомудренно поцеловал Лауру прямо в бутон ее губ, поставив печать и почувствовав, как ее кровь устремляется к нему. На один бесконечный миг Эдгар слился с ней, вслушиваясь в ритм сердца Лауры, прозревая ее подкожное свечение, держа в своих руках трепетную нить ее жизни. Он уже дошел до предела и был готов вобрать Лауру в себя, выпить ее дыхание, поглотить ее нежную кровь и оставить только капельку, чтобы не терять тонкую ниточку между их сердцами. Он балансировал на острой грани, пока не увидел вблизи ее глаза – распахнутые, бездонные и опустошенные. В глазах этой девочки уже не отражались безоблачные небеса – в них просочился его холод, и теперь они были как ломкий лед. В этом расколотом зеркале, затуманенном ее внутренними слезами и при этом правдивом, Эдгар узрел другую девочку в таком же белом платье – свою умершую дочь. Она заплаканно растворилась в его двойственном, изломанном сознании, успев внушить ему роковую мысль: того, что ожидает Лауру, он никогда бы не пожелал своей дочери.

Эдгар живо представил, какой станет Лаура, если он сейчас поддастся кровавому всплеску страсти и унесет ее прочь от бесчувственной матери. Лаура не смогла бы устоять перед его чарами – она бы лишь вздохнула и задремала в его объятиях со способностью маленьких детей засыпать где угодно. Ее бы даже не хватились в этом нервном и бездушном мире, полном ежесекундных потрясений. Он бы вырастил ее душу и тело вдали от этого мира, и она бы блуждала по его жизни, как ангелочек в аду. Их дом дышал бы одними цветами, с которыми она бы играла, украшая ими родные руины и незнакомые могилы. Лаура совсем не знала бы людей, только мертвые имена на надгробных плитах и призраков из памяти Эдгара. Далекие живые люди виделись бы ей бабочками-однодневками, которых приходится умертвлять с беспощадной любовью. Эдгар не смог бы оградить ее от крови, чужой и ранящей, и ее бы преследовал удушливый страх, что когда-то он убьет и ее. А он бы со спокойной нежностью рассказывал сказки, обещая жениться на ней, когда она вырастет, и пророчил бы вечность, которую она пока не в силах постичь. Лаура бы взрослела у него на глазах, хорошела незаметно и чувственно, наливаясь свежей кровью. В один неповторимый миг она бы, покраснев, осмелилась назвать его по имени и все время дожидалась бы в светлых сумерках, похищенная и околдованная. И когда он в конце концов уподобит ее себе, Лаура вырвется из темницы его объятий и упорхнет в иной мир, на неоновый свет больших городов. Рано или поздно она возненавидит его за свое затворничество, за полную неприспособленность к существованию среди людей, за сокрытие от нее мира.

Эдгар резко отпустил девочку, чуть не уронив ее с колен, но Лаура обняла его до судороги и удержалась, свернувшись у него на груди белым котенком. Он уже корил себя за то, что в одну минуту лишил детства этого злосчастного ребенка, что вмешался в ее кровь, заслонил ей солнце и перевернул небо, безжалостно погасив свет в ее глазах. Девочка смотрела на него с обреченным ожиданием, в ее глазах, которые наводнили преждевременные чувства к нему, дрожали слезы, а в уголке губ стыла капелька крови. Эдгар извлек белоснежный платочек и аккуратно промокнул ее со словами:

– Скорее бы ты стала взрослой. Я освобожу твою память, лишь иногда буду навещать тебя во сне. Расти и набирайся сил, дитя мира. Я буду ждать.

Он в последний раз погладил Лауру по белокурым волосам и осторожно поцеловал в лоб, стирая воспоминания о себе, оставляя в ее головке лишь образ сказочного принца, узнаваемый, но эфемерный, как мечта. Затем поставил девочку на ноги, быстро поднялся со скамейки, не удостоив взглядом бессознательную Элеонору, и отступил в тень. Вдалеке показалась Джемайма, которая изо всех сил тянула за руку отца. Увидев, что жена лежит в обмороке, Филипп немедленно бросился к ней, на ходу приказав старшей дочери позаботиться о Лоре. Джемайма, которой не надо было повторять дважды, схватила сестренку за руку и утащила на качели.

– Кто это был? – спросил Филипп, приведя Элеонору в чувство.

– Я точно не знаю… – пробормотала она, пытаясь отыскать силуэт Эдгара своим бегающим взглядом и привыкая к ужасной мысли, что ей придется продолжать жить рядом с Лаурой. – Но мне кажется, что это отец Лоры. Я не знаю его и никогда не знала. Понимаю лишь, что он не любил меня – ни капельки. И совсем не помню, как это произошло. Прости меня, Фил, но я должна была когда-то тебе признаться. Мне неизвестно, чья она дочь, но я уверена, что не твоя. Ах, лучше бы он сейчас забрал ее, навсегда, насовсем!

Филипп раздумывал всего минуту, глядя на жену, полную раскаяния и ужаса, видя отчаянную мольбу в ее глазах, а затем сказал:

– Ничего. Мы вырастим девочку. Лора – моя дочь, и я всегда буду так считать.