Полнолуние (рассказы)

Занятая своими мыслями, она не сразу заметила сигналы, какие давал ей летчик. Он показывал ей вниз. Она взглянула вниз. Сквозь туман едва просвечивалась тайга. А справа она увидела и узнала угол Поляны Чигирина, упирающийся в сопки. Все остальное пространство было затянуто туманом.

Летчик что-то кричал ей, обернувшись, но разве она могла его услышать?

Он нетерпеливо показал ей назад и снова вниз, и на этот раз она поняла, что надо возвращаться на аэродром: садиться в туман нельзя. Она удивилась: как это можно возвращаться, когда Поляна Чигирина совсем близко?

Летчик опять оглянулся. Голубые глаза смотрели на нее сурово-требовательно. Он чем-то походил на Петра.

Самолет сделал круг. Тайга опасно скосилась, полетела навстречу, и Надя почувствовала, как что-то подступило к горлу и стало мешать дыханию. На живот давила невероятная тяжесть. Она вся сжалась в комок, подобрала колени, как бы стараясь защитить живот, и в какую-то долю секунды растерянности подумала, что зря полетела. Но в другую долю секунды самолет выровнялся и плавно пошел вниз, и она вдруг увидела залитую солнцем Поляну Чигирина.

Ну разве она не говорила, что тут всегда солнце? Ну кто лучше ее знает Поляну Чигирина?!

И сердце ее сжалось от неустающего чувства к Петру. Это он привел людей на этот клочок таежной земли, ставшей для нее светлым и родным, он дал этой земле частицу своего тепла, своей души.

Кричат лебеди

1

Где же ключ? Неужто я его потеряла?

Я стою перед дверью квартиры и шарю по карманам. За дверью слышен настойчивый телефонный звонок.

Кто же звонит?

Может, Софья Владиславовна? Вчера я должна была поехать к ней и проиграть Рахманинова. Но я знаю, что плохо отработала урок. Пианино в нашей школе ужасное, кто только на нем не играет. И мне стыдно показаться строгой учительнице.

Может, звонит Пархитько? Приехал из Красноярска и хочет повидаться? Он заходит всякий раз, когда ему удается попасть в Москву. Целый вечер играет с моей дочуркой Лизутой. Говорит мало, избегает смотреть на меня — видно, боится вызвать воспоминания о трагедии, которая сделала меня вдовой, а его лишила друга…

А может, это из магазина, насчет пианино?

Наконец ключ нашелся. Открываю дверь и бросаюсь к телефону.

Звоню Софье Владиславовне. Телефон не отвечает.

Она, очевидно, в консерватории. Позвонить туда? Но где ее там найдешь?

Если приехал Пархитько… Ну, он позвонит еще не раз. Непременно позвонит.

Набираю номер магазина. Слышу в трубке голос:

— Да, звонили мы. Хотели завезти пианино. Отправляем последнюю машину. Вам придется подождать до завтра. Ничего не поделаешь.

— Еще сутки! — вздыхаю я.

— Подождите. На всякий случай я взгляну.

Долго молчит трубка. И опять слышится спокойный голос:

— Уговорил, берут и ваше. Так что вам повезло. Ждите.

— Спасибо!

— Играйте на здоровье.

Надо встретить машину. Подъезд наш неприметный, в самом углу двора. Не скоро его найдешь.

На улице холодно. Падает редкий сухой снег. Снежинки задевают лицо, будто хотят погладить и успокоить. Каракулевый воротник моего пальто делается белым.

Ко мне подходит наша лифтерша тетя Ганна и жмурится: после полутемного подъезда на дворе, засыпанном снегом, слишком светло. Лицо у тети Ганны в морщинах.

Из-под шали выбиваются седые волосы. Спрашивает:

— Чего ждешь, Анна Степановна?

— Пианино. Звонила в магазин. Обещали.

Ганна топчется возле меня, хочет что-то сказать, но не решается и молча уходит в подъезд. Вскоре возвращается с валенками. Это ее валенки, старые, разношенные, какого-то неопределенного цвета. На ее ногах кирзовые сапоги.

— Надень, — протягивает она мне валенки. — Застудишь ноги.

Я отказываюсь:

— У тебя же ревматизм, тетя Ганна!

— Был, да выдохся…

Ганна ставит валенки на снег рядом со мной, долго глядит в дальний угол двора — левый глаз ее, когда она сердится, косит, и не поймешь, куда он уставился.

— Не брезгуй, — говорит Ганна. — Хотя и неказистые, а чистые. На босу ногу не ношу.

Мне вдруг делается стыдно, и я, ни слова не говоря, надеваю валенки. Они еще хранят тепло Ганниных ног. Пальцы начинает ломить, но я забываю о боли: в ворота въезжает фургон. Пианино, мое пианино привезли! Я бегу навстречу, показываю свой подъезд. Фургон разворачивается. Из-под колес взлетает снег. На дороге остаются зубчатые следы шин.

Два парня в коротких куртках, один — высокий и худой, другой — низкорослый толстяк, спрыгивают на землю. Высокий достает из кармана бумаги, спрашивает:

— Колосветова Анна Степановна?

— Да, да, я…

— Получайте — не скучайте, — напевает толстяк и улыбается.

Я не успеваю и ахнуть, как пианино оказывается на земле. Зеркально-черное на белом снегу, оно вызывающе красиво. Снежинки невесомо порхают и падают на крышку — им не за что зацепиться. Толстый и тонкий подхватывают пианино (когда они только успели зацепить широкие лямки!) и устремляются в подъезд. Тонкий, семенивший позади пианино, не оборачиваясь, спрашивает:

— Пятый, триста шесть?

— Да, пятый, триста шесть! — кричу я.

Как быстро все это получилось. Повезло же мне!