Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ (сборник)

В США сейчас вовсю развернулась кампания с целью ввести креационистскую доктрину в программу общеобразовательной школы, а дарвиновское учение обозвать «гипотезой» (помнится, Галилей тем и спасся: сказал, что его теория – гипотеза, а не открытие). Интересно в этой американской кампании вот что. Чтобы она не выглядела борьбой религиозной доктрины против научной теории, у них там принято говорить не столько о Сотворении, сколько о «Промысле». То есть, иными словами, «мы не навязываем вам неправдоподобную картинку – бородатого антропоморфного Иегову. Мы хотим только, чтобы вы думали, что если эволюционное развитие и имело место, оно совершалось не произвольно, а согласно определенному проекту, а проект явно был кем-то замышлен».

То есть идея Промысла допускает, если угодно, даже Бога-пантеиста на месте трансцендентного Господа.

Но вот что интересно: пропагандисты этой теории не учитывают, что Промысел не исключает случайного процесса, дарвинистского, идущего путем проб и ошибок. Процесса, при котором сохраняются те особи, что делают меньше ошибок и лучше приспосабливаются к среде в ходе борьбы за выживание.

Возьмем самое благородное из всех вообразимых проявлений Промысла – то есть художественное творчество. Микеланджело рассказывает нам в своем знаменитом сонете, что ваятель перед куском мрамора не знает, какая статуя будет извлечена оттуда, что скульптор идет по пути проб, отсекая лишнее, высвобождает статую из пустой породы. Что за статуя там внутри – Моисей ли, Раб ли, – художник узнает только в конце работы, состоявшей из интуитивных попыток.

Вот так же, как чернила, карандаш
Таят стиль низкий, средний и высокий,
А мрамор – образ мощный иль убогий,
Под стать тому, что может гений наш…

[329]

Промысел, следовательно, являет себя через комбинацию то принятий, то отторжений вариантов, подсовываемых Случаем.

Естественно, хочется понять, что же первичнее – Промысел, который склоняет нас принять один вариант, отторгнуть другой, или Случай, который приуготавливает нам и первый, и второй, и сотый вариант для нашего приятия или отторжения, тем самым утвердившись в качестве единственного Разума, и тогда Случай тождествен Богу.

Вопрос непростой. В этом очерке мы его не решим. Но, может быть, полезно будет всем понять, что и с философской, и с богословской точки зрения этот вопрос замысловатее, нежели его хотят представить, навязывая нам, фундаменталисты.

Руки прочь от Моего Сына! [330]

Ну да, да, да. Понимая, что от вопросов не укроюсь, я пошел в кино и посмотрел эти «Страсти Христовы» Мела Гибсона. И даже заблаговременно: еще до выхода фильма в Италии. Я посмотрел его за границей (где он хотя бы, надо отдать им должное, запрещен детям до шестнадцати). На каком языке смотреть – не имеет значения, все равно там все говорят по-арамейски, за исключением римлян, которые визжат «И!»[331] в смысле «Пошел отсюда на хрен!».

Должен сразу заявить, что фильм, технически виртуозный, совсем не содержит того, в чем его обыкновенно обвиняют, – ни антисемитизма, ни воинствующего христианства, пронизанного жестокой мистикой, ни чего бы то ни было подобного, – а являет собой зубодробительный и кровавый боевик, состряпанный для выколачивания денег из публики путем показа насилия и пыток. «Криминальное чтиво» в сравнении с этим – мультфильм для детсада. А в гибсоновских «Страстях» от детсадовских мультфильмов есть только специфическое отношение к смерти и увечьям: точно как Тома и Джерри можно раскатывать асфальтоукладчиком, превращать в компакт-диски, скидывать с небоскребов, расколачивать на тысячу кусков, давить дверями, так и в «Страстях» льются гектолитры крови, явно подвозившиеся на съемочную площадку цистернами; чтобы ее набрать столько, обзванивали вампиров со всей Трансильвании.

В фильме нет религиозности. Иисус без лишних затей выводится в том облике, который описывают детям перед первым причастием: то есть очень хороший, и все. Отношения с Отцом, правда, у Иисуса истерические и нисколько не божественные. Такие отношения могли бы иметь место между Чарли Мэнсоном и Сатаной. Сатана, впрочем, своим чередом время от времени показывается в фильме – он кривенький, косенький и педерастический, а от немереной груды кровяных шариков его тошнит, как и меня, и вас. Хуже всего финальная сцена воскресения, более близкая к анатомическому пособию, нежели к «Сумме теологии».