Поломка

В ночь на 9 мая Катерина поймала какую-то волну, где говорили на незнакомом языке, но прорывались русские слова «Победа! Победа!» Рано утром побежала по домам, стуча в окошко: «Родные мои, войне конец!» В избе у Катерины приткнуться негде было, старые и малые, прижавшись друг к другу, стояли и слушали радио. В десять утра знакомый голос диктора объявил: «Внимание! Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Сегодня ночью гитлеровская Германия капитулировала, фашизм низвержен!» Дальше никто не слушал. Одновременно зашумели:

– Наконец-то! Наши победили! Гитлеру конец! Сынки наши вернутся.

Женщины знали, что возвращаться некому, но были рады, что сыновья и внучата не пойдут на войну, будут целы, досмотрят их. Поднимут разрушенное войной хозяйство. Кто-то крикнул:

– Война кончилась, что стоим! Мужики домой вернутся!

Повыскакивали из избы и, обгоняя друг друга, выбежали на косогор. Встали в кружок – кругом ни души. Постояли, постояли, обнялись и завыли: «Да, где вы наши родненькие, да, не видать вас нам более, отлетали наши соколы, да, сложили вы свои головушки в чужом краю». Находясь в трансе, продолжали причитать. Кто-то из малышей позвал: «Смотрите, кто-то идет!» Действительно от дальнего леса, минуя дорогу, по тропинке двигался человек. Бабы замолчали, оцепенели. Путник приближался, отмахивая костылем в левой руке. Они загалдели разом: «Да это Катеринин Иван», – и бросились к нему. Тискали, обнимали. В этих объятиях воплотилась боль и радость военных лет. Катерина шептала: «Пропустите меня к моему суженому, родненькому!» Деревенские расступились, Катерина упала перед Иваном на колени, обхватила ноги, прижалась и говорила, говорила: «Родненький мой, ненаглядный мой, заждались мы тебя с детьми. Каждое утро молилась за тебя, и в поле, и перед сном. Ни на минуту ты не выходил из моего сердца. Чиста и светла я перед тобой Иванушка. Дом ждет тебя. Матушка дома, прихворала, а батюшка на лесозаготовках. Передавал, что скоро отпустят». Девчата и парни стояли в стороне. Иван спросил:

– А где тут мои? Когда уходил на войну, старшему было тринадцать, остальные четверо родились перед войной год за годом. Сын где?

– На заводе, ремесленное окончил.

– А Танюшка, старшая, неужели забыла отца, пять годиков было, когда уходил.

Катерина охнула: «Господи! Дети – это ваш папочка!» Малышня бросилась к отцу. Танюшка обхватила отца за шею. Она каждый день рассказывала младшим братьям и сестрам, какой у них папочка сильный и здоровый, и как он бьет немцев. Дети жались к груди, к поясу, а самая младшая охватила колени отца. Нога у Ивана подкосилась, и он по костылю сполз на землю. Солдатки подхватили Ивана и понесли к дому. Иван вырывался, просил: «Бабоньки, отпустите меня, тихонько сам дойду». Они в ответ: «Иван, в радость это нам, как будто к своим прикасаемся. Знаем, что не видать нам их более».

Поравнялись с липой. Иван попросил: «Давайте сядем, песней помянем наших деревенских, не вернувшихся с весны, которые никогда не споют с нами. Пусть их души побудут нашей заветной лавочке». Катерина завела: «Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет…» Перепели любимые песни и закончили печалью России: «Летят утки, а за ними два гуся, ох, кого люблю, ох, не дождуся…»

Высота «371»

Кругом расстилалась изрезанная буераками и выжженная августовским солнцем степь. По большому оврагу тоненькой струйкой тек ручеек. Увидев его, солдаты скинули на землю скатки шинелей, перебросили винтовки за спину, стали съезжать на ягодицах вниз к воде, с котелками в руках. Первые успели зачерпнуть чистой прохладной водицы, последующим пришлось набирать взмученную кашицу. Те, кто был по догадливей, рыли лунки с боков и отводили жижицу в ямку, где она быстро отстаивалась. Когда все напились, то принялись обливать друг друга. Впервые за несколько дней, измученные, потные, голодные, истерзанные жарой бойцы заулыбались. Послышались шутки и смех. Кто-то догадался сделать запруду. Разделись и стали полоскать гимнастерки и штаны. Отжимали мокрое белье и бросали на высокие кусты татарника для просушки. Как в детстве, голяком, стали играть, бегать друг за другом. Командир роты, белобрысый, молоденький, поджарый лейтенант несколько раз порывался крикнуть: «Прекратить безобразие, строиться!» Старшина роты Скребцов, подтянутый и выбритый, но с осунувшимся от усталости лицом, с двумя глубокими складками на лбу и воспаленными темно-синими глазами, останавливал командира. Осипшим голосом просил: «Товарищ лейтенант, не спешите, радуйтесь, что люди ожили. Второй день без пищи и воды. Бойцы вымотались. Им нужна передышка. Мы оторвались от противника часов на шесть. Танки по этим овражкам не пройдут. Проехать можно только вдоль железной дороги Сталинград – Липецк, километров за пятнадцать отсюда, а на юг и того более»