Поломка

Катерина знала, что молодежь собирается в большой избе, у жены Марко Пелагеи. Осенью 41-го она овдовела, и у нее случился выкидыш. Она была рада молодежи. На людях легче переносить горе. Затухали огоньки в окнах деревни, гас и у Пелагеи, но Тима возвращался с большим опозданием, тихонько прошмыгивал на полати. Катерина каждый раз хотела спросить, почему возвращается позже остальных, но, покрутившись в кровати, засыпала. Днем узнать об этом было недосуг. Катерина наблюдала, что Тима частенько забегает и к Евдокии, иногда катает ее дочурку Дашу на санках.

У Пелагеи стал расти живот. Екатерина подумала: «Не болеет ли Пелагея, может жмыхом объедается и от этого дерьма ее пучит». Пришла весна 44-го. Подсыхали дорожки на косороге. Катерина шла с бельем, которое полоскала внизу по ручью. Услышала крики у родника. Увидела, как две бабы махались ведрами, затем схватились за волосы и стали таскать друг друга. Екатерина удивилась: за три года войны ни дети, ни бабы никогда не ссорились друг с другом – общее горе сближало и объединяло их, а тут потасовка. Полошла ближе и узнала в дерущихся Евдокию и Пелагею. Пелагея кричала: «Не отдам тебе Тимофея, дите от него скоро родится». Катерина схватила из корзины отжатые Тимкины штаны и давай хлестать по головам обезумевших баб, приговаривая: «Что ж вы его делите: ребенок он еще, несмышленыш, какой из него мужик, загубите вы его, сожжете парня в молодости, кому он потом нужен будет, об этом подумали?» Пелагея и Евдокия отпустили друг друга. Застыдились. Похватали ведра и разошлись. Катерина пришла домой обессиленная. Думала: «Я без мужика три года, чуть постарше их, но выстояла. Коротка видно их любовь. Слава Богу, вытерпела я, выревела. Господи, скажи, почему одна женщина может быть сильно, а другая слаба. С утра до ночи на колхозном поле, потом своя работа на дому. Адский труд на току, в лесу, за плугом. Через силу, но делаем, а естеством управлять не можем. Господи, прости их, не виноваты они». Долго стояла Катерина, прислонившись к дверному косяку. Тима из окна видел потасовку и от позора спрятался за печку… Катерина спросила: «Ну что, поганец, нашкодил? Я догадывалась, но не думала, что так далеко зайдет. Ты, как кобель плешивый, бегал до обоих. Запомни, это пакость и распутство. Отец твой выбирал меня одну единственную и я выбирала его ни на день, а на век. Жив или мертв, но ждать его буду, пока не состарюсь. И ты будь таким. Собирайся, завтра пойдешь в район. Есть повестка отправить одного парня в ремесленное училище. Чтобы духу твоего не было. Пореву да успокоюсь. Лучше разлука, чем позор. Стыд за тебя на всю округу. Ну, хоть бы к одной бегал, а то, сопля такая, от горшка два вершка и туда же. Отец твой в двадцать три года, после армии женился. Не целован был. После свадьбы чмокались, как телята. Смех один. Будь проклята эта война. Тысячам людей судьбы сломала. Человек человека убивает, разве для этого творил нас Создатель, чтобы мы озверели, стали скотиной бездушной».

Рано утром, до восхода солнца, Тима ушел в район. После окончания училища, работал на металлургическом заводе. Приезжал домой. В зимние школьные каникулы забирал в город Дашу и сынишку Никиту.

Весна 1945 года. Война приближалась к концу. Дед Ермолай быстро старился. Бороденка повылезла, остался короткий реденький клочок. Деревенские женщины от невыносимого труда и горя сносились, которые помоложе крепились, но от солнца и мороза лица задубели, покрылись морщинами. Девчата подрастали, становились невестами. Выскакивали замуж в соседние деревни, в село, на станцию. Парни тоже не хотели оставаться в глухой далекой деревне. Окончив курсы трактористов, комбайнеров, шоферов они оставались на центральной усадьбе колхоза. Старушки и солдатки по-прежнему вечерами собирались под липой, у родника и пели старинные протяжные песни, только звуки песен глохли в глухомани леса. Маленькие деревушки вокруг Звонарей вымирали, некому было слушать певучее многоголосье жителей Звонарей.

Шел май 1945 года. Ярко, густо, широко зацветала черемуха. Ее кипень захлестывала косогор и белой лентой тянулась по горизонту вниз по реке. Семеро старух-матерей и семеро солдаток ждали конца войны и надеялись, а вдруг там ошиблись, ее сынок или суженый живой. Может где-то в госпитале был без памяти, контуженный или без рук и письма написать не может. По утрам деревенские цепочкой поднимались на вершину косогора и долго глядели вдаль, не идет ли их родненький. Наплакавшись, расходились по домам, хозяйство не бросишь, надо трудиться, хоть невмоготу, но надо.

Катерина по вечерам долго слушала приемник, а утром передавала новости: «Дорогие мои подруженьки, отлились наши слезу супостату. Столицу их фашистскую – Берлин – наши штурмуют. Гитлера обязательно поймают, осудят и по странам к клетке возить будут и показывать народу нелюдя».