Полонянин

А я стоял, держал Буланого под уздцы и понять никак не мог, правду мне сказал Переплутов пасынок или соврал опять…

7 февраля 953 г.

Шумом и гамом нас встретил стольный город земли Русской. Мы в ворота Киевские вошли, а на майдане не протолкнуться. Народу набилось видимо-невидимо. И все горлопанят, орут, ругаются. Каждый норовит себе места побольше урвать да повыше забраться.

– Случилось-то что? – спросил я знакомого стражника.

– А ты не знаешь? – удивился он.

– Откуда мне знать, – пожал я плечами. – Я по княжескому поручению за тридевять земель ходил. Вот только вернулся.

– Ну, – улыбнулся стражник, – считай вовремя успел.

– Ты не темни, – я на него. – Говори, по какому случаю народ баламутится?

– Так ведь лекаря княжеского казнить собрались, – радостно сообщил мне стражник. – Попался жид на злом умысле.

– Соломон? – настал мой черед удивляться.

– Он самый, – кивнул ратник. – Ишь пакостник! Хотел кагана нашего, Святослава Игоревича, со свету сжить.

– А ты, случаем, ничего не путаешь?

– Чего тут путать? Вон уже и место для правежа соорудили, – махнул он рукой в сторону терема.

Взобрался я на Буланого, поверх голов взглянул. Вижу: помост деревянный, на помосте колода стоит, в колоду топор большой воткнут, а рядом кат сидит, с помоста ноги свесил, жует чего-то и с народом лениво переругивается, а вокруг ратники щитами люд киевский сдерживают.

– С самого рассвета посадские места занимать начали, – кричит мне стражник. – Давно в городе казней не было, соскучились киевляне по зрелищам.

– Слушай, – спешился я. – Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.

– Этих, что ли, людей? – подозрительно оглядел стражник моих сопутников.

– Этих, – сказал я. – От самых муромов мы пришли с вестью важной.

– Далече тебя занесло, – сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: – Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.

– Что тут у вас творится? – шепнул мне Григорий.

– Сам не пойму, – пожал я плечами. – Хорошего человека казнить хотят. А за что?

– Не думал я, что на свете есть такие большие города, – это Никифор голос подал.

Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…

– Добрый! – стражник мне крикнул. – Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.

Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.

– Здорово, Добрый!

– И тебе здоровья, десятник!

– Давненько не виделись.

– А ты, небось, соскучился?

– Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.

Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.

– Пошли, что ли, помаленечку!

Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.

– Погодите немного, – сказал я ратникам. – Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.

– Давай быстрее, – махнул рукой Алдан. – А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.

– Я быстро.

Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.

– Ешь, – говорю, – наголодался за дорогу-то. Послушался Буланый. Морду в ясли ткнул и захрумкал. Вот и славно.

– Здраве буде, Добрыня! – услышал я за своей спиной.

Обернулся, а это Кветан со мной здоровается. Обнялись мы.

– Ты где был-то? – конюший меня спросил.

– Потом все, старшой, – отмахнулся я. – Недосуг мне сейчас.

– Ну, ты смотри, – понимающе подмигнул Кветан. – После казни заглядывай. Мы с ребятами тебе встречу вечерком устроим.

– Хорошо, – сказал я и к выходу поспешил.

– К терему, говоришь? – Алдан уже своих выстроил.

– Да, к терему, – кивнул я.

– Давай! – скомандовал десятник.

Надавили ратники на толпу, дорогу нам расчистили. А народ огрызается. Кому понравится, когда его щитом в спину толкают?

– Расступись! – кричит Алдан.

Мы за ним следом спешим, а люди за нашими спинами снова, как вода, смыкаются. Я от криков чуть не оглох. На Никифора взглянул. Ничего. Держится послух. И Григорий от нас не отстает.

Добрались до крыльца. Отдышались.

– Благодар тебе от меня, десятник, – сказал я Алдану.

– Наливай! – расхохотался он.

– Вечером на конюшню заглядывай.

– Вот это дело! – сказал десятник и со своими ратниками обратно попер, к месту нагретому прорываться стал.

А мы в терем направились.

– Лепота-то какая! – не сдержался, перекрестился Никифор, когда мы в сени расписные вошли.

– Ты еще горницы не видел, – сказал я ему. – Вот где действительно красиво.

– Ну, веди, – сказал Григорий.

Поднялись мы по лестнице широкой в горницу. А тут у дверей стоит посадник козарский, Ицхак, и плачет. Увидел меня, слезы рукавом утер.

– Соломона, – говорит, – смертью казнить хотят. Обвиняют в том…

– Знаю, – сказал я. – Мне стражник у ворот сказал.

– Мы даже выкуп за него приготовили, – всхлипнул Ицхак. – Всем посадом виру собирали. Уперлась княгиня. Не хочет меня принимать. Жизнь ей Соломонова понадобилась. О, Адонай… – снова слезы полились из глаз иудея.

– Она-то здесь? – кивнул я на дверь.