Полонянин

– Здесь, – сказал посадник. – Стою жду, когда она меня принять сможет.

– А Святослав?

– Да все с ним в порядке. Он еще третьего дня со Свенельдом в Чернигов уехал.

– Подождите, – оставил я христиан с иудеем, а сам в горницу вошел.

Ольга у окошка стояла да на майдан смотрела. Приоткрыла она окно, чтоб лучше ей видно было, оттого и сквозило морозцем. Холодно на дворе, народ шумит. И в горнице холодно.

– Ты не застудишься? – сказал я ей. Вздрогнула она от моих слов, повернулась быстро.

Платочек любимый затеребила.

– Что же ты так долго? – спросила строго.

– И тебе здравия, княгиня, – отвесил я ей поклон.

– Год тебя целый не было, я уж думала, что не увижу тебя больше. – И вновь к оконцу отвернулась.

– Меня отец учил, чтоб слов я своих на ветер не разбрасывал, ну а если дал, то отпираться не след. А не было меня потому, что до Мурома путь не близкий. А ты неужто меня ждала?

– Ждала, – сказала княгиня. – Но не одного, а с Григорием. Или ты забыл, зачем я тебя посылала?

– Отчего же? Я человек памятный.

– Ну, и?..

– Выполнил я твою просьбу, княгиня.

– Не просила я тебя, – взглянула она на меня, – поручение давала.

– Поручение холопам дают, а я вольный теперь. Или ты от обещания своего откажешься?

Помолчала она. Платочек потеребила.

– Ну, тогда чего же ты один пришел? – наконец спросила.

– Так ведь неспокойно в Киеве. Заробел христианин. Непривычно ему, человеку божьему, когда народу столько. Что тут случилось у вас? Опять киевляне бунт подняли?

– Мы лекаря сегодня казнить собрались, – передернула она плечиком.

– И за что же Соломону честь такая?

– Он сына моего отравить хотел, – скривилась княгиня, словно сама отраву приняла.

– Что-то тут не так. Сколько лет ты ему доверяла…

– Выходит, и лекарям верить нельзя, – перебила она меня.

– Так и себе можно в вере отказать. Я слышал, что жив и здоров каган.

– Это сейчас. Ты не видел, как седмицу назад его выворачивало. Из нужника не вылезал. Опасалась я, что совсем хворобой изойдет. Исхудал, как блесточка, от ветра его шатало…

– А Соломон тут при чем?

– Так ведь он сам сознался, что его это рук дело.

– Ну, у ката киевского и мертвый на себя все беды людские примет.

Отмахнулась она платочком.

– Дозволь, княгиня, мне с иудеем переговорить. Сколько лет мы в знакомцах ходим. Проститься с ним хочу, – не отступился я.

– А мне прикажешь ждать тут, пока ты с лекарем лясы точить будешь?

– Отчего же ждать? – отворил я дверь. – Григорий, Никифор, проходите. Зовет вас Ольга, княгиня Киевская.

– Мир этому дому, – Григорий в горницу вошел.

– Пусть Господь будет к хозяевам милостив, – от баса послуха задребезжала слюда в оконцах.

– Ну, так я в поруб спущусь? – взглянул я на Ольгу.

– Ступай, – кивнула княгиня.

Притворил я дверь за собой, а тут уже Ицхак меня встретил.

– Ну? Что? – А в глазах у посадника надежда с тревогой вперемешку.

– Погоди, – я ему и бегом в поруб.

Прошел через подклеть. Гридни двери в поруб стерегут, а то вдруг кто вздумает иудея из полона выручать. Не стерпел я, рассмеялся от такого рвения.

Только они шутки моей не поняли, мечи вынули и на меня поперли. То ли со скуки у них ум за разум зашел, то ли впотьмах не разглядели, кто там смеется?

– Обалдели, что ли, совсем? – я им крикнул.

И вовремя. Не то бы до смертоубийства гридни дошли. С них станется.

– Это же я, Добрый, ключник княжеский.

– Тьфу, – сплюнул в сердцах один из гридней. – А мы тебя с потемок не признали.

– Кто за главного у вас? – спросил я, не мешкая.

– Что? Пора? – из клетушки, что рядом с дверью в поруб была, Претич выглянул.

Увидал меня, удивился, улыбнулся…

– Все после, сотник, – остановил я его. – Соломон здесь?

– А куда ему деться?

– Меня Ольга к нему послала. Вели, чтобы дверь отпирали.

И тут крик жуткий раздался. Словно из кого-то живьем кишки вынули.

– Это он? – спросил я тревожно.

– Да нет, – ответил Претич. – Это Дубынька-разбойник вопит. Его вчера привезли. Удумал, чудилка, купцов на черниговском тракте грабить, да на Свенельда со Святославом нарвался. Ну, его Душегуб наш сразу на правило и выставил. У ката рука нелегкая. Теперь Дубынька отойти от правежа не может. Всю ночь орал, словно резаный, спать не давал. Засовы отоприте, – велел он гридням.

Лязгнуло, заскрипело, отворилось. Вошел я в полумрак поруба. От мороза поежился, от вони поморщился.

– Соломон, – позвал.

– А? Что? – в углу зашевелилось. – Уже?

– Тише, Соломон, – к лекарю я на груду тряпья подсел. – Это я, Добрыня.

Смотрю на старика, а у самого чувство, словно это меня кат мучил. Не пожалел его Душегуб. Космы его седые подпалил, бороду выдернул, на руке двух ногтей не хватает. Из пальцев сукровица бежит, а про лицо и говорить нечего – синяком сплошным. Лишь по голосу лекаря и узнал.

– Как же ты так? – только и смог спросить.

– Вот ведь, Добрынюшка, что со мной сталось, – он мне тихонько. – Отплатила мне княгиня за все хорошее и плохого не забыла. Казнить меня ноне собралась…

– Ты погоди, – я ему. – Может, еще и обойдется все.

– Нет, – вздохнул лекарь тяжко. – Не обойдется. Кат мне нутро отбил. Не жилец я больше.

– Да брось, Соломон, ты не из таких передряг выкарабкивался.