Полоса отчуждения

Я решил: черт с ним, пусть читает! Ничего там секретного нет. По сути дела я и рассердился-то вовсе не из-за этого, что он может что-то выведать, — меня возмутил сам факт чтения чужих писем. А впрочем…

— Но ты, я должен тебе прямо сказать, свинья порядочная, — заметил Володя. — Жена в роддоме, ждет с тобой свидания, а ты что? Должен дневать и ночевать у нее под окнами, спать на снегу…

В письме моем была достаточная степень раскаяния, так что разрыв дружеских отношений нам не угрожал.

«Мне стыдно, Таня, что я не приходил так долго к окошку: ведь ты ждала! Но я не виноват, клянусь тебе! Разве что самую малость. В субботу я спрашивал медсестру, встаешь ли ты. Она ответила: что вы, она только вчера родила! По тону ее можно было понять одно: ты не поднимешься ранее понедельника. Поэтому я и решил прийти в понедельник. Ныне мне ужасно жаль того времени, когда так хотелось видеть тебя, и я мог это сделать, а не сделал.

Той ночью, когда я проводил тебя в роддом, мне передали через порог твои вещи — пальто и прочее. Это ужасно меня озадачило: я не сразу сообразил, что у вас там нет гардероба. Ты стояла позади этой медсестры в чужом халате — представь себе, я видел отлично твое лицо, твою улыбку, и не узнал тебя в этом одеянии. Выражение твоего лица показалось мне соответствующим какой-нибудь медицинской кокетке: именно так она должна выражать свое сочувствие растерявшемуся будущему отцу. Да, не узнал, и в то же время движение, которым ты сунула руки в карманы халата, вернее та поза, в которой ты стояла, показалась мне удивительно знакомой. Я видел тебя в течение одной-двух секунд — и дверь захлопнулась.

Когда уже спустился с крылечка, то понял, что это была ты. Мне стало досадно. Я ведь так хотел что-то сказать успокаивающее на прощанье или хотя бы улыбнуться, вместо этого только строго посмотрел на тебя, приняв за другую.

Мне было очень грустно возвращаться одному. Так грустно никогда не было за последние годы. Я шел и глотал клубок, застрявший где-то посреди горла. Мне хотелось плакать, честное слово, так хотелось! И я бы заплакал — ведь никого не было вокруг, никто бы не увидел и не узнал. Но я не смог. Ты не смейся, ты пойми… Было такое стечение обстоятельств: и то, что я не узнал тебя, и то, что вокруг безлюдно, я был один, и то, что я нес твои вещи, — фраза «вот все, что от нее осталось» не покидала меня…»

— Старик, — сказал Володя, закончив чтение; он был задумчив, словно бы даже озадачен, — я был неправ, толкая тебя к писанию стихов: ты прирожденный прозаик. Не улыбайся, у тебя явный литературный талант. Так точно описать свои чувства, уверяю тебя, не каждому дано. Ты положил на бумагу, запечатлел состояние своей мятущейся души — это почти подвиг.

— Ешь, не отвлекайся, — сказал я ему, пряча смущение; мне нравилось, что он меня хвалит. — Видишь, чай стынет.

Заметно было, что гость мой изрядно голоден. Ел он с замечательным аппетитом, накладывая на ломоть черного хлеба шляпки подберезовиков, будто куски холодной телятины. При этом вздыхал грустно: