Полоса отчуждения

Насколько я мог судить, ее веселость была все-таки натужной и болезненной. Она улыбалась, но и улыбка больше походила на гримасу, какая бывает от подступающей острой боли: продолжая весело говорить, достала из рукава платок, приложила ко лбу несколько раз, как промокашку.

— У меня еще ни разу не было деревенского жениха, — она обращалась скорее не ко мне, а ко всем остальным — ради общей потехи, надо полагать. — До сих пор попадались или городские, или поселковские, или железнодорожностанционные. А тут, может быть, из самой настоящей деревни? Ты небось колхозник, а? Из медвежьего угла, верно?

Вот что меня еще удерживало от того, чтоб уйти, и странным образом расположило к Варваре: руки у нее были тонкие-тонкие, белые-белые, пальцы длинные и очень чуткие, нервные. Эти странные руки жили самостоятельной жизнью: насколько весела, оживленна была она сама, настолько они беспокойны и встревоженны — они словно смущались того, что язык болтает глупости и метались, то ли извиняясь, то ли в совершенной панике.

Бывают такие бабочки-однодневки, что живут на подсыхающих лужах — невесомые, белые, как лепестки яблони. Вот и руки у Варвары были как те бабочки: вспархивали, садились и опять вспархивали, беспокойно метались по легкому одеялу, укутывали ноги, взлетали к голове и быстро-быстро опахивали волосы. Нет, не как бабочки — как голуби, потому что все-таки большие.

— Почему ты молчишь? — спрашивала она. — Я же хочу поговорить с тобой.

— А он может только мычать, как корова, блеять, как овца, — сказал Колька Черный мрачно.

— Лаять, как собака, — подтвердил Макарка.

— И квохтать, как курица, — изобрел Колька Рыжий.

— Деревенские всегда немного недоразвитые, — сказал Витя.

— Зато он может здорово ругаться матом! — вспомнил Макар. — Скажите ему, пусть он ругнется.

Это был удар в поддых. Меня обдало жаром.

— Какие вы ябедники, мальчики, — вздохнула Варвара, а меня утешила, поняв мое состояние: — Не злись на них. Это они от скуки.

Я пожал плечами. Но ту ступень доверенности, которая было возникла между нами, она сама и разрушила тотчас же.

— Ты очень красивый, — заявила она, явно желая, чтобы я смутился. — Мне красивые не нравятся, но для тебя я сделаю исключение, полюблю и красивого.

Это черт знает что такое, вознегодовал я. Да и руки ее возмущенно разлетелись в стороны и сели врозь на подлокотники.

— Откуда ты приехал? — приставала ко мне гостья. — Из какой области?

Но я самолюбиво насупился и не отвечал ей.

— Он тверской, — подсказала Виктория, улыбаясь. — Калязинский.

— Ах вон что! Ну так это ж совсем недалеко от Москвы. Мы эту Тверь завоевали в каком веке? При Иване Калите или Симеоне Гордом? Ну, это неважно, а важно, что наша взяла. Значит, ты должен мне покориться во всем, потому что я шестой год москвичка.

— У него рука кривая, — наябедничал Макар. — Он с дерева упал.

— С какого дерева? — озадаченно спросила Варвара.

— На скотном дворе растет, — объяснил Рыжий.

И что ему на ум взбрело? Надо ж быть большим дураком, чтоб такую глупость смолоть.

— У них в конюшне выросла сосна, на сосне свила гнездо кобыла Машка…

— …и читала газету. Хо-хо!

— Высиживала там жеребят!..

Насчет газеты, уж конечно, Черный вякнул — у него умишка хватает только подпевать Рыжему.

Гости охотно смеялись всякой глупости, что им ни скажи. Тем обиднее было для меня.

— Давай все-таки познакомимся, — приставала Варвара. — Как тебя зовут?

Я молчал. Тогда ей подсказала Виктория и имя мое, и фамилию.

— Ми-итя, — протянула Варвара. — Как славно! Девочки, я, оказывается, буду Всеславина, когда выйду за него замуж. Какая чу́дная фамилия! Какая замечательная и, по-моему, очень старинная. Вы не находите? Мне очень крупно повезло. Просто счастье привалило, ей-богу.

Далее она заявила, что поскольку фамилия моя очень древняя, то и род мой восходит-де еще к языческим временам, когда в ходу были имена вроде Святослава, Звенислава, Всеслава… И та Всеслава, пращурка моя, была-де синеглаза, как Виктория, да с косой чуть не до земли.

Ничего тут не было смешного, однако все опять засмеялись.

— А у меня все самое обыкновенное, и имя, и фамилия, — пожаловалась она, вздохнув, и даже пригорюнилась.

Желая перечить ей, я строптиво сказал, что Варвара — имя очень хорошее.

— Ой, я не могу! — закричала моя новая знакомая. — Послушайте, как он окает! Очень… хорошее… Ну-ка еще, еще! Ну скажи, Митя!

Я опять замкнулся, как улитка в раковине.

— Очень славный выговор у тебя, Митя. Я никогда такого и не слыхивала.

«Славный», кстати, было ее любимым словом.

— Я ж говорю, он деревенский, — сказал Витя пренебрежительно, даже зло. — Корова-конава-борона.

Варвара на него и внимания не обратила, и это доставило мне минутное удовлетворение. Да и вообще, если признаться, она мне нравилась — ведь так хорошо заговорила о древних именах, о моих предках! — но вот далее сказала такое:

— Все, девушки! Я влюбилась в Митю и никому из вас его не уступлю. Хоть режьте меня на куски, хоть жгите на высоком костре. И самое главное: он тоже меня уже полюбил. Верно, Митя? Ну, признайся, пусть мои девушки это услышат.