Полоса отчуждения

— Четырнадцать, — подсказала Виктория.

Она в этот день уже не раз выдавала меня, всякий раз помогая Варваре. Я только осуждающе оглянулся на Викторию, а чувствовал себя как рыбка, попавшая в бредень.

— Ну а мне чуть-чуть побольше. Тут ничего нет плохого, Митя, что я тебя постарше на восемь лет. Это даже хорошо, ей-богу. И вот почему: я буду очень заботиться о тебе, как мать, когда ты станешь моим мужем.

Далее последовало описание того, как она будет гладить мои рубашки, чем кормить, как будить по утрам и укладывать на ночь…

Всем было весело, кроме меня.

Виктория еще больше похорошела от смеха, костылястые Кольки повалились на кровать, а Макарка крутился волчком. Вот разве еще Витя оставался серьезным.

— А пока что мы будем просто жених и невеста, — продолжала Варвара. — Ну, только вот целоваться нам все-таки придется. Тут уж, Митя, ничего не поделаешь. И мне не хочется, но надо. Не я это придумала — все так делают! Без поцелуев не будет у нас детей, а без детей что за счастье!

Она выглядела оживленной, румянцем покрылись щеки, вот только у Виктории румянец был ровный, во все лицо, а у Варвары — пятнами и только на щеках. Наверно, она была бы ничуть не менее красива, чем Виктория, если б не болела: волосы у нее крупными локонами и длинные, до плеч, а глаза почти такие же синие, как у медсестры, но затемнены ресницами, и голос удивительно мягкий, глубокий, словно не из горла, а из груди. Но вот во всем ее облике — и в глазах, и в голосе, и в жестах беспокойных рук — заметна была крайняя измученность.

— Девочки, какое все-таки у моего жениха хорошее имя, а! Вы послушайте: Митя, Дмитрий… Знаете, как одного из великих князей тверских звали? Дмитрий Грозныя Очи. Каждое слово с большой буквы. Вот какой жених у меня! Я им горжусь!

— Княгиней будешь, — сказала Виктория.

— Да уж, на меньшее я не согласна.

Руки Варвары того и гляди перепорхнут ко мне на колени — я сидел на кровати, так что мы были почти рядом.

— Его зовут Ворона! — неожиданно заявил Колька Рыжий. — И ему однажды бог послал кусочек сыру. На ель ворона взгромоздилась, во все горло гаркнула и свалилась.

— Ворона! Ворона! — закричал Макарка, оставшийся без невесты и потому особенно подлый. — Карр, карр!

— Лапку сломала, в Москву прихромала…

— Хи-хи! Ха-ха! Хо-хо!

Варвара нахмурилась:

— Зачем ты позволяешь называть себя кличкой?

Я пожал плечами:

— Драться с ними, что ли? Инвалиды все…

— Это верно. — Она вздохнула и посоветовала: — И все-таки ты дай одному из них в нос, тогда они перестанут. Я понимаю, драться нехорошо, но что делать! Иначе нельзя.

— Он боится, — сказал Витя спокойно.

Почему-то ему непременно хотелось уронить меня в ее глазах. Уж не он ли был ее женихом раньше? Да уж не бросила ли она его ради Макарки?

— Где ему! — мрачно сказал Колька Черный. — Рука-то ломаная.

Вот тут уж я готов был подраться и оглянулся в его сторону обозленно.

— Не сердись на него, — сказала Варвара сострадательно, и обе ее птицы, вспорхнув с подлокотников, внезапно сели на мою руку.

То была непритворная и нескрываемая ласка.

— Хи-хи! — сказал самый подлый человек в палате и, может быть, во всей больнице. — У них любовь!

Мне оказалось не под силу сносить все это и дальше.

— Да отвяжитесь! — грубо сказал я своей невесте. — Что вы ко мне пристаете! И дурацкие разговоры мне ваши надоели. То «люблю», то «поцелуй»… Не нужна мне никакая невеста…

И будучи сам себе противен от только что сказанного, я кое-как протиснулся мимо ее кресла и быстро вышел.

14

Дома, если становилось почему-то плохо, я применял испытанное средство: последовательно развивал в картинах какую-нибудь историю, подобно тому как это делается в кино или в книгах. Чаще всего фантазирование мое и было побуждаемо только что прочитанной книгой. Надо ли говорить, что главным действующим лицом был, разумеется, я сам. Истории эти возникали и исчезали, но некоторые, как счастливые изобретения, жили долго, и я нещадно эксплуатировал их.