Половецкое поле. Маленькая повесть. Рассказы

Вокруг раскинутого плаща сидели несколько человек. Они ели житные сухари и мясо, провяленное тонкими пластинами. Тугой бурдючок лежал на середине плаща.

Окликнувший князя бородатый воин в кожаной рубахе с железными бляхами на груди и спине встал и с достоинством поклонился:

— Милости просим!

Поднялись и молча поклонились остальные.

— Хлеб-соль! Хлеб-соль! — приветствовал Игорь всех. — Пахари?.. Одеждой схожи.

— Пахари, князь, — подтвердил бородатый.

— Из-под Рыльска, — добавил Святослав Ольгович. — Этот, — он дружески улыбнулся бородатому, — их копейный староста, Роман. Привел в полк все семейство. И все — конные!

— Добро! — Игорь снова кивнул бородатому. — Спасибо на добром деле и добром слове, Роман. А вот разделить с тобой хлеб-соль не могу сейчас. Рад бы, да недосуг! Не сочти за обиду.

— Воля твоя. Испей тогда медку нашего. Прошлогодний, сычёный.

Роман нацедил из бурдюка полную корчажку.

Князь жадными глотками выпил янтарный, пахнущий липой и хмелем напиток, блаженно передохнул.

— Кре-епкий мед! Спасибо, Роман!

— На здоровье!..

— А не весел, не весел наш Вихорь Вихоревич! — вздохнувши, промолвил Роман, когда князь ускакал к своему полку, а все большое семейство пахарей-воинов опять взялось за вечерю. — Давно знаю князя и вижу: гнетет его нынче что-то, заботит…

— Немудрено! — сказал старший после Романа брат, хрустя сухарем. — Мы, северские, один на один пошли против всего поля. Такого доселе не бывало. Ему и тревожно, поди.

— Да, — сказал третий брат, — на такое святое дело надо бы миром выходить, всеми княжествами, как хаживала на врага Русь при Ярославе да старом Владимире.

— И мы доживем до таких времен! — сказал старший из зятьев. — Будет Русь опять единой и могучей!

— Доживем ли? Вернемся живыми с поля? — не в черед и недостойно беспечно сказал младший из сыновей Романа, путая строгий лад беседы, и заморгал, уронил на грудь виноватую голову. Потом, повинуясь осуждающему молчанию круга, встал — кудрявый, покрупнее родителя — и низко поклонился: — Прости, батюшка! — И старшему брату своему поклонился: — Не гневись, братец. Без умысла раньше тебя слово сказал.

— Отсядь в сторону, Домка, неучтивое дитя! — сурово велел Роман и указал, куда отсесть. — Слушай старших. С нашим Вихорем Вихоревичем не пропадем. Не раз он бил немытых!

— И теперь бог поможет! — с верой сказал второй зять. — За такую землю, как тут, грех не побить нехристей.

— Уж земля-то, что в раю! — воскликнул старший из племянников, передавая наказанному сухари и мясо. — Владеть бы ею без боя, без драки, без крови.

— Да орать, да боронить, да крестьянствовать!..

Сумерки оседали на травы.

Позвякивали в травах железные пута…

Митуса Трубчевский одиноко сидел перед княжеским шатром, упираясь спиной в березку.

— О чем задумался, Боян нашего времени? — крикнул ему Игорь, подходя и кидая на руки гридю плащ, меч и шлем. — О книгах заскучал или, может, песню о моем походе уже замышляешь?

— Нет, — оглянувшись, серьезно ответил Митуса и предупредил, кутаясь плотнее: — Тут сыро, Святославич… О книгах, правда, я всегда скучаю, даже во сне, а песню замышлять рано.

— Разожги тут костер и давай вечерю сюда, — велел Игорь слуге, стаскивая с его помощью кольчугу, а затем нетерпеливо распахивая и легкий алый кафтан. — О чем же дума тогда, Боян?

Митуса передернул худыми плечами.

— Ну-ну, забыл, что не любишь этого имени.

— Люблю, знаешь! Да не личит оно мне, в шутку даже. — Поэт вздохнул укоризненно. — Ты вот гордишься дедовской славой, а ищешь свою, так?..

Игорь рассмеялся, приподнял на груди белую рубаху, стал трясти, с наслаждением отдуваясь.

— Запарился! И зачем днем таскал броню, сам не знаю! Очень греется на солнце. А ты что же, притомился в седле?

— Нет, — Митуса, вытягивая длинные ноги, качнул спиной березку, помолчал. — Думал я о столпе, Святославим. Не по душе он мне. Сперва понравился, потом — нет.

— Дивно!

Игорь одернул рубаху, сбоку заглянул в лицо другу, не веря.

Тот повел на него большими добрыми глазами, утвердительно кивнул.

— Не то высечено. Зачем иносказание? Размеры и великолепие орла удивляют взор, но сердце не откликается ему — потому что и разум не вдруг постигает смысл этого творения. К чему там орел, скажи?

— Да ведь… грозно!

— Велеречиво, скажи лучше…

— Дивно!..

Озадаченный, даже чуть обиженный словами друга, Игорь взялся за березку и стал смотреть из-под ладони на увал, вдыхая всей грудью прохладный воздух, пахнущий степью и рекой. Курган высился вдали, безмолвный, в синих одеждах древности и тайны. Последние лучи освещали только каменную птицу.

Светлая, легкая тоска о давней, не увиденной им жизни охватила князя. Минувшее позвало, поманило его в свои не доступные никому грустные дали. Но разом и другое, сильное, торжественное чувство заполнило его грудь — чувство гордости за тех людей, что воздвигли в порубежной степи эту тяжкую высь, неподвластную времени.