Половецкое поле. Маленькая повесть. Рассказы

Забывшись, Игорь смотрел в певучую синеву, и ему чудились в сухом плеске, в шорохе трав голоса предков: «Игорь, мы дошли сюда. Шагни дальше!» И он знал, что шагнет. «Пашня ширится от борозды к борозде, отечество— от рубежа к рубежу. Да, я шагну и тоже оставлю в степи высокий курган, чтобы и мой потомок видел с него дальше!..»

Он тряхнул головой, воскликнул окрыленно:

— Нет, и шеломя, и столп нужны! Я вижу их и хочу тоже быть орлом, хочу достойно продолжить дело отцов!

— Нужны! — чутко отозвался Митуса. — Начинай каждое поколение все сначала — какой смысл имела бы жизнь? Люди вечно топтались бы на месте. Но я говорю о том, что нам нужны и песни нашего времени. Каждое поколение должно говорить своим языком. А это, — он обеими руками показал на столп, — быль не нашего времени.

— Неправда! — В голосе Игоря послышались недобрые ноты. — Половец и беда, какую несет он Руси, — быль не нашего времени? Может, биться с полем — тоже не наше дело?

— Не один бьешься, и не один должен. — Поэт вздохнул. — Орлы парят одиноко и в поднебесье, а беда наша ходит низом, по земле…

Гридь принес охапку сушняка, начал приминать его ногами, ломая с треском. Потом сунул вниз пучок прошлогодней травы.

— Я зажгу. — Митуса отобрал у него кремень, трут, кресало… — А ты принеси князю седло, пусть присядет, да и плащ верни ему.

— Я хочу есть! — требовательно крикнул Игорь вслед гридю. — Живее!

Он постоял, сердито наблюдая за Митусой, опустился на корточки, стал помогать.

Вспыхнул костер.

Синие сумерки исчезли. Черная стена встала за светлым кругом.

Вернулся и опять ушел гридь.

Князь присел на седло, накинул плащ.

Трещали сучья.

Где-то рядом сильно, размеренно рвала траву лошадь, фыркала. Звякало железо…

— Половец-то, конечно, — боль нашего времени, Святославич, — усевшись на прежнее место, вполголоса заговорил Митуса, вертя в пальцах дымящийся прутик. — И такая это грозная боль, что перед нею меркнут, а скоро, думается мне, покажутся и вовсе малыми все те великие беды, какие претерпела Русь до наших дней…

— О Кончаке говоришь?

Игорь настороженно смотрел на поэта из-за костра.

— О нем. Но не потому, что он твой бывший сват. Забудем то. Я говорю о хане Кончаке потому, что он ныне — все поле. Все! Над этим размысли. Белоглазый забрал под свою руку и донские, и торские, и орельские, и приднепровские, и лукоморские орды. Его коннице теперь числа нет! Она богато озброена, имеет метательные машины, огромные луки-самострелы, страшный греческий огонь; она стремительна, а главное — послушна одной и жестокой воле Кончака. Такого сильного врага у Руси никогда не было…

Игорь вдруг вскочил, предостерегающе поднял руку. Поднялся и Митуса. Далеко, где-то у самой реки должно быть, слышалась беспокойная перекличка сторожей; глухо, часто били копыта в сухую землю…

— Дозор какой-нибудь возвращается, — предположил Игорь и отмахнулся от слуг, которые принесли вечерю — Потом!.. Над чем же должен ра. змыслить я? — спросил он, обходя костер и останавливаясь перед Трубчевским. — Что поле вдесятеро сильнее теперь, чем сто лет назад, чем при Мономахе, скажем, я знаю давно. Что же, покорно склониться перед ним?

— Ты меня так понял?! — удивленный, отступил Митуса. — Нет, не склониться перед полем, а кинуть клич Руси, сказать князьям, людям, что наше спасение ныне не в орлах, сиречь князьях-витязях отдельных, как в лета Бояновы, как показано там, — он протянул прутик в сторону столпа, — а в единении, в том, чтобы все князья, а с ними и пахари, и городские люди — вся великая наша отчина стеной встала против поля! Только так мы осилим половцев!

— Только так?.. — Игорь враждебно нагнул голову. — Не веришь в мою победу?

— Ты ничего не понял! Ты можешь еще раз потрепать Кончака — верю в это! Желаю этого! Йо победить всю дикую орду…

— Понял! — оборвал Митусу князь. — Все понял!.. Ты не хочешь мне чести, какой достоин Ольгович… который раз ты неразумно твердишь: «Тебя знает Русь… Зови всех князей в поход!» А как я их позову? И зачем я стану их звать, когда многие из них хотят погибели мне?! Я сам возьму до конца свою славу и честь, сам добью Кончака! Я прйду туда, куда не ходили и деды наши — за великий Доц, и верну Руси нашу черниговскую Тмутаракань! Ныне— наше время!..

— Не наше время, князь! — сказал рядом хриплый голдис, и в круг света вступил Иван Беглюк.

Конюший был мркрый до пояса. На потном лице обвисли седые усы. За конюшим виднелась приземистая фигура Петрилы в половецкой шляпе.

Разом с ними, только с другой стороны костра, шумной группой подошли Ноздреча, юный Рыльский, осанистый Ольстин Олексич и оба княжича — Владимир и Олег. Братья шли обнявшись и так и остановились, больше с любопытством, чем с тревогой, глядя на Беглюка.

— Не наше время, князь, — повторил тот и, сняв епанчу, вытер ею лицо. — За Ворсклой был. Далеко пробежал. Половцы стерегут броды, а в степи ездят большими кучками. Все одвуконь и одеты по-ратному…

Игорь туго натянул плащ на плечах, близко подошел к конюшему.

— Кончак ждет тебя, Игорь Святославич! — глубоко передохнув, твердо закончил тот и кинул Петриле мокрую епанчу.