Эта мысль укреплялась в нем, объединяла его с толпой, как и застывшая торжественность стоявших у тела, восстанавливала достоинство убитого, на которое всегда имеет право каждый человек и которое незаметный сторож обрел после смерти. И, глядя на эту толпу, размытую туманом, но тем не менее явно различимую, Дэнкуш понял, что сейчас она ждет, чтобы он восстановил человеческое достоинство, освободил людей от страха, а этого нельзя сделать никакими словами, только действием, — он всегда так думал, но понял до конца только сейчас. Поэтому первые слова вырвались у него непроизвольно, не как эхо его волнения, а как выражение мыслей, широко открытых будущему, будущему близкому, но и далекому.
— Мы больше не дадим себя убивать. Мы больше не дадим себя унижать. Мы не позволим, чтобы нас заставляли голодать. Отныне наши жены и дети не будут умирать с голоду. Теперь мы до конца восстановим справедливость. Наказание виновных — дело не только правосудия, это и наше дело, дело всех, кому угрожает разнузданный террор бандитов. Мобилизуем же весь город, все население!
Он замолчал и почувствовал движение в толпе, только молчаливое движение — поддержку, не выраженную словами. Он попал как раз в точку, сказал то, что следовало сказать, больше прибавить было нечего.
— Мы перейдем к действиям. К конкретным мерам, чтобы больше никто нас не мог обмануть. А пока — будьте бдительны!
Тут он повернулся энергичным движением, которое само по себе предвещало действие, и ушел все в том же состоянии радостной озаренности, оставив за своей спиной толпу, застывшую, как живая стена, единая, без малейшей расселины. Он слышал лишь шаги нескольких человек, его сопровождавших. На улице уже ожидала машина, в прошлом военная, «виллис»; он сел рядом с шофером, с заднего сиденья ему улыбался рыжий Матус. Автомобиль двинулся на полной скорости, и через несколько минут они были уже в уездном комитете.
Дэнкуш бегом поднялся по лестнице, следом за ним остальные — Матус и еще двое железнодорожников; они вошли в зал заседаний бюро. Повестка дня была прежняя, объявленная еще в восемь часов утра, но они не удивились, что все члены бюро были уже на месте.
Увидав Дэнкуша, все встали (что было необычно). Позднее они рассказывали, как поразителен был этот его приход. У первого секретаря лицо светилось, он был сама решимость. Сейчас он был не просто первым среди них, но вождем, — вождем, который забыл о себе, которого влекла к действию сила, бо́льшая, чем он сам.
Он не держал никакой речи — просто, не колеблясь, представил план конкретных мер.
Бюро не обсуждало предложенные меры, но приняло их к сведению, тем самым выразив полную свою поддержку. Была образована комиссия, куда вошли люди, пользовавшиеся симпатией и доверием. Записывая на бумаге имена, слушая краткие характеристики, Дэнкуш наблюдал за лицом Матуса — оно сияло, но выражало немую мольбу. Дэнкуш прибавил к списку комиссии его имя, сказав: «Товарищ Матус не железнодорожник, но будет представлять в комиссии нашу молодежь». Глаза рыжего Матуса загорелись благодарностью. Однако Дэнкуш сказал ему:
— Найди время заняться и наглядной агитацией — ты ведь специалист. А теперь беги, пока не собралась комиссия.
Именно Матус придал лозунгам на стенах тот слишком агрессивный характер, против которого впоследствии возникли многочисленные возражения. Он нахлобучил фуражку и выбежал.
Товарищ Вайс попросил сформулировать телеграмму, которую следовало направить в центр, и содержание телефонного разговора, если удастся получить связь.
— Говорить буду я, из префектуры, — сказал Дэнкуш.
Телеграмма была тут же составлена, Распределили обязанности членов бюро на предстоящем митинге. Разумеется, ни одного вопроса из прежней повестки дня они не рассматривали.
В бюро было много активистов с опытом партийной работы, которые хорошо понимали, что такое дисциплина, и знали, что подобные меры не принимаются сгоряча, без предварительного согласования. Экстренные меры, предложенные Дэнкушем, их удивили, но они не могли противостоять его силе убеждения, кроме того, они тоже испытывали душевный подъем.
Через час после прибытия в райком Дэнкуш закрыл заседание бюро и отправился в префектуру, чтобы поговорить с префектом.
Глава IX