Половодье. Книга первая

Нюрка не то, что забылась, а как-то незаметно ушла из сердца. Да, она нравилась Роману. И, может быть, он и до сих пор бы не разлучился с нею и женился бы на ней, не повстречай Любку Солодову. Ведь люби он Нюрку, наверное, простил бы позор. Нет, нет! Все равно не простил бы! Ни за что! Это всю жизнь ловить на себе наглый взгляд того, кому она отдала свою чистоту девичью. Всю жизнь!

О Любкином приезде известил Романа Демка. Прибежал запыхавшийся, счастливый.

— Любка приехала! — сообщил он, осклабившись. — Про тебя спрашивала.

— Вот что, Дема. Позови ее к ближним кустам. Скажи, что, мол, спрашивает какой-то человек. А я буду ждать. Ладно?

— Я чичас! Ты мне нравишься, Ромка. — И скрылся в придорожном ракитнике.

Любка спешила, почти бежала. А потом вдруг остановилась, оглянулась, постояла немного и пошла тише, срывая на ходу цветы иван-чая. На ней было ситцевое полинялое платье с холщовой заплаткой во всю грудь. И Роману казалось, что это платье удивительно идет к светлым Любкиным глазам, к ее красивому открытому лицу.

Увидел Роман Любку, и рванулось сердце. И почувствовал, как кровь ударила в голову, как стали сухими губы.

— Роман, ты? — Остановилась в нескольких шагах, потупив взгляд. Но он уловил радостный блеск ее голубых глаз, и это наполнило его счастьем.

— Люба!

— Что?..

В самом деле, что он хотел сказать? Что-то важное… Самое важное и трудное… Не случайно же его охватил какой-то непонятный страх.

— Может, пройдемся.

— Куда?

— Да хоть тут. Где-нибудь… По дороге…

— Пройдемся, — сказала она как-то очень серьезно. — Я… цветов нарвала. И поставить некуда. Завянут. Посмотри, какие красивые все. И медом пахнут…

А вот и дорога. Они шли по ней, поднимаясь в гору, промеж высоких и стройных, как свечи, сосен, где наверное, никогда не ходили еще влюбленные. И молчали. И это молчание не было в тягость. Впрочем, нет, они не молчали. Недаром же говорят, что у сердец, стремящихся друг к другу, есть свой язык.

— Я ждал тебя, Люба, — произнес Роман, когда они вышли на просеку.

— Скажи, Роман. Это неправда, что с Нюркой?.. — И вспыхнула вся, отвернувшись.

— Люба!

— Я знаю! Не говори. Я знаю, что все неправда!.. А то не пришла бы совсем.

— Ты думала, что это зову… я?

— Ага, — схватив Романа за руку, просто сказала она. И бросилась вдруг вперед, запетляла между почерневших от времени пней. Он побежал следом, не отрывая взгляда от ее русых тяжелых кос.

У кудрявой сосны, наклонившейся набок, Любка остановилась. Перевела дух и заботливо сказала:

— Тебе, поди, трудно бежать? Руку больно? А я, как дура. Ты не обижайся, Рома…

Она впервые назвала его ласково. И это прозвучало, как признание. Все-таки жизнь очень хороша! Так хороша, что опьянеть можно от одного мгновения радости…

— Не обижайся, что я не постояла тогда у ворот. Мне ведь тоже хотелось побыть с тобой. Я смотрела потом в окно. Долго смотрела… Пока не ушел.

— Люба!

— И ты хорошо сделал, что не вернулся на гульбище. А то бы я… Там ведь подраться могли.

Если бы Люба знала правду! В памяти Романа выплыли Морька, ворота гордеевского двора, сеновал… Что случилось с Романом? Почему он пошел за Морькой? Почему?

— Ты что-то задумался, Рома. Сердишься?

— Да так. Сам не знаю. Я… — упавшим голосом ответил он.

— Что?

— Ты… Ни с кем не будешь… вот так, как со мной? Вместе.

— А ты хочешь, чтоб вместе? — снова просто спросила она.

— Ты тоже не сердись, Люба! Я… я всегда буду приходить. Ладно?

— Приходи, Рома. А теперь вернемся. Мне на стан надо. Ужин варить косарям. Верно, уж потеряли меня.

Любка опять взяла его за руку. И Роман почувствовал, как шумно стучит ее сердце.

26

Петруха Горбань ушел на службу малограмотным. За плечами было всего два класса церковно-приходской школы. Умел расписаться, накарябать письмо, прибавить и отнять, при случае же — бойко прочитать «Верую» или «Отче наш». И еще знал он путаную историю жизни Иисуса Христа.

— На тебя учености хватит, — сказал ему отец. — Побаловался книжками — пора и честь знать. Поди, скота небогато. А денег и подавно. Сосчитаешь, а сам не сумеешь — не беда. Власти сочтут, когда податью обложат. В монахи и попы тож не пойдешь. Там без нашего брата, мужика, обойдутся. Тебе другая грамота нужна, как в люди выбиться. А еще семью прокормить. Не весь век холостым будешь. И вот грамота эта сызмальства начинается. С сохи да с серпа. С пота соленого. Хлеба черствого.

До призыва Петруха работал по хозяйству. Хотелось отца из нужды вытащить и самому что-нибудь получить на обзаведение. О многом не мечтал. А вот пару лошадей да коровенку заиметь не худо. С этим подыматься можно.

Однако вскоре же Петрухе стало ясно, что грамота крестьянская, о которой говорил отец, куда сложнее «Закона божьего». То ли на роду каждому свое написано, то ли фарт у людей разный, только одни живут припеваючи, другие — горе мыкают. И главное: у кого все есть, тому и везет. А иной из кожи вылезет, надорвет себя, и без толку. Вот тут и разберись, что и как.