Половодье. Книга вторая

— А я, Рома, все в дозорах, — пожаловался Трофим Кожура. — Ты бы замолвил насчет меня слово перед Мефодьевым или Петрухой. Мы уже собирались с ребятами податься в Сосновку, да ревком не пускает.

— Ладно, скажу Петрухе.

— И еще вот какое дело. Винтовки поотбирали у нас. Дескать, вы и с дробовиками обойдетесь, — обиженно сказал пастух Ермолай. — А что мы за дружина с дробовиками? У вас и пулеметы, и бомбы есть, да еще и трехлинейки забираете…

— Какая же армия без оружия? Главный штаб берет — значит, он считает, что так надо.

Наконец, Роман вырвался из окружения дружинников. Не заезжая домой, проскакал к ревкому. С крыльца услышал хрипловатый голос Гаврилы:

— Хозяева сенокосилок дадут свои машины семьям, у которых мужики в красных партизанах. Если нужно будет, то и лошадей. Не согласишься добровольно, Никита, силой возьмем. Сам должен понимать.

Гаврила разговаривал с Бондарем. Кроме них, в комнате было несколько мужиков, в том числе и дед Гузырь. Все курили крепкий вонючий самосад и таращили глаза на кузнеца. Была здесь и дряхлая, заживающая чужой век старуха. Держа перед собой синими скрюченными пальцами пустую бутылку, она дремала, что-то шамкая себе под нос.

Сняв фуражку, кивком Роман поздоровался со всеми и присел на край скамейки.

— Значит, и шомпола не в счет. Может, у меня шкура не такая, как у всех? Может, не больно мне? — допытывался Никита Бондарь.

— Об этом нечего толковать. Все видели, как пороли тебя каратели. Если больно, так имей сочувствие к другим. Накосишь себе и дашь сенокосилку, кому скажем.

— Писаревой бабе. Она, значится, живет поплошее всех, потому как без мужика и припадочная, — подсказал дед Гузырь.

— А ты, дед, не лезь в комиссары. Без тебя разберутся, — озлобился Никита.

— Вместях нас пороли, любо-дорого, одними шомполами. И стал ты мне, Микитка, породнее протчих. За братеника тебя почитаю, паря, — бойко ответил Гузырь.

Мужики засмеялись. Дед отозвал Романа на крыльцо, зашептал, хитро сощурившись:

— Ты, Романка, прижми энтого Бондаря. Он тебя побоится. Как не дать косилки, когда обчество просит, а?

Никита еще попрыгал у стола и ушел ни с чем. Гаврила строго-настрого наказал ему пригнать исправную сенокосилку на писарев покос. Кому ж и побеспокоиться о семье Митрофашки, как не обществу? За народ пострадал человек.

За глаза мужики принялись косить Никиту. Кричали, распаляясь:

— Живоглот!

— Правильно ты отделал его, Гаврила! Не давай послабленья!

— Его пороли не за восстанию, а как он сам сынка Антона чересседельником угощал. И Антон его из шеренги выдернул.

Роман рассказал Гавриле зачем приехал. Тот призадумался. Да, трудно, не враз соберешь. Ну, коли есть приказ Главного штаба, надо исполнять.

— Пойдем! — сказал кузнец Роману, приглаживая жесткие, торчащие во все стороны волосы. — Выметайтесь, граждане! Закрывать буду.

Мужики нехотя очистили комнату. Лишь старушка по-прежнему бормотала во сне. Гаврила потряс ее за рукав рваной кофты. Она открыла маленькие, выцветшие глаза и недоуменно посмотрела на него.

— Зачем пришла, бабка?

— Я? Ето… Ноги болят у меня и поясница. Ох! Зачем пришла, милай мой, так и не упомню. Может, за решетом? Я завсегда хожу за решетом к соседям. У Феклушки густое решето, а то еще у Миколая Семеныча.

— Некогда мне с тобой, уходи, бабка.

— И уйду. А и на самом деле, кто ж меня послал к тебе? — сказала она, тяжело поднимаясь. — Вспомнила, милай мой. Сноха карасину велела принести. Дай карасину!

— Откуда у нас керосин? Ты вон к лавочнику иди, к Степану Перфильичу.

— В лавке карасину нету. Так и есть, за ём послала сноха. Вот и бутылка.

— И у меня нет.

— Ты, милай мой, не бреши. Юхимка с Петрухой много карасину привезли с Воскресенки. У купцов бочек десять, а может, пятнадцать взяли, — выговаривала старуха. — Думаешь, сидим дома, так ничего не понимаем и не слышим. Будто мы чурки с глазами!..

— Да ты, бабка, рехнулась, что ли, — поддержал кузнеца Роман. — Я сам был с Ефимом и Петрухой и не ведаю про твои бочки.

— Значит, в лавке нет? — переспросил Гаврила.

— Как на духу, так и тебе. Дай, милай мой, карасину. Дома ни маковой росинки нету.

— У Поминова есть керосин. Не хочет торговать, чтоб озлобить народ против нашей власти, — Гаврила сердито засопел, сдвинув брови. — Пойдем, бабка, помогу тебе, так и быть.

— Пойдем уж, родимец!

Степан Перфильевич настороженно, как битый кот, глядел из-за прилавка. Его взгляд бегал по лицам Гаврилы и Романа.

— Я пошел в защиту тебя, а ты вон как благодаришь, — поджав губы, сухо сказал кузнец. — Почему не продаешь керосин?

— У меня в наличии самая малость…

— Торгуй, а то заберем все подчистую. Да не вздумай прятать. Налей бабке бутылку. И запомни вперед. Степан Перфильевич: с нами лучше во миру жить. Много ты напакостил, и можем ответ спросить! Не мечись, как вор на ярмарке!

Лавочник сразу обмяк и почтительно развел руками:

— Что есть, все буду продавать, и еще в Галчихе у Рогачева прикуплю.

— Ну так-то лучше.

Из лавки отправились к Захару Федосеевичу. Начали с богатеев: у них можно взять побольше. Гузырь увязался за кузнецом и Романом.