Половодье. Книга вторая

— Я тоже пожалел его, когда немного одумался. В общем, ты правильно сделал. — И обратился к подпоручику: — У нас служить будешь?

— Да, — ответил офицер. — Я пойду с вами до конца.

Пока штаб определял, где разместить роту, мадьяр растащили по дворам. Угощали, кто чем богат, а больше расспрашивали о войне, о далекой родине. Менялись кисетами и табакерками. Обнимались. На радостях мадьяры запевали веселые песни. И дивились партизаны заброшенной в Сибирь иноземной речи. Знать бы, о чем поют, так и подтянуть бы можно. Эх, хороший народ — мадьяры!

— Аж мороз по коже дерет, как подумаю, что мог тебя кокнуть в германскую или ты меня, — говорил Семен Волошенко широколицему, рослому интернационалисту, который, сложив губы трубочкой, насвистывал что-то.

— Ты сказал — кокнуть? — затряс головой мадьяр. Он не понимал, что это значит. А ему хотелось знать.

— Ну, убить. Мог же я убить тебя? — пояснил Семен.

— Зачем убить? Ты — товарищ, и я — товарищ. Нам воевать не надо. Мы вместе будем бить Колчака. Так лучше.

— Об этом и я толкую. Мы Колчака — пиф-паф, и к чертовой бабушке!

— Пусть едет к бабушке, — улыбаясь, соглашался мадьяр.

Лайоша зазвали к себе Роман и Касатик. С ними ушел с площади и Костя Воронов, который пообещал раздобыть бутылку самогона. Надо же выпить по случаю встречи. Не так часто приходится видеть мадьяр, да еще и интернационалистов. А тут такие ребята, что душу за них отдать не жалко. Не в гости — контру крошить пришли.

Костя взял у Романа Гнедка и кинулся вершни на дальние улицы. Там у него были знакомые самогонщицы. Как-то построжился Костя над бабами, пригрозил отобрать самогонные аппараты. Теперь бабы угождали ему, дарма угощали перваком.

Лайош был худощавый мужчина лет тридцати пяти, цыганистый, со слегка приплющенным носом и невозмутимыми глазами. Его жилистые, костистые руки свисали чуть ли не до колен. Они походили на большие лопаты, черешки которых ломались при ходьбе.

Лайош сидел за столом, потягивая ноздрями духмяный запах поставленных на стол калачей. Он проголодался, а хозяйка так долго ходила в погреб за огурцами. Но вот в сенях, наконец, скрипнула дверь. Вошла хозяйка.

В ту же минуту Касатик припал к низкому с зеленым стеклом окну.

— Костя приехал! Привез!

Угостили мадьяра на славу. Он оживился, уперся головой в стену и хлопал себя по животу, приговаривая при этом:

— Хорош, отчень хорош…

— Ты сам-то кто будешь? Крестьянин? — спросил Роман, подавая Лайошу кисет.

— Работчий, слесарь. Город Сегед. Хорош город! Слышал?

— Нет. Местность как? Красивая?

— Местность? — переспросил Лайош и мизинцем прочистил ухо.

— Ага. Ландшафт, — вспомнил Роман, как это называется у немцев.

— Отчень красиво. Река Тисса. Хорош река.

— Домой хочется? — Касатик через стол подался к мадьяру.

Лайош взглянул на Касатикову тельняшку, улыбчиво ткнул в нее сухими пальцами:

— Вот Тисса.

Костя застучал по своей груди.

— Я — интернационалист, — это слово ему очень нравилось.

Лайош наклонил голову в знак того, что он все понял.

— Да. С вами уеду в Сегед, а оттуда во Францию. Там далеко? — продолжал Костя.

— Далеко. Отчень далеко идти ногами, поезд — совсем близко.

— Значит, поедем на поезде, буржуев бить будем во Франции. Сначала ваших, потом французских.

Лайош смаху обхватил лопатами Костино лицо и сочно поцеловал в губы. Все рассмеялись.

— Я тоже с вами, — сказал Касатик. Лайош поцеловал и его, а потом и Романа.

Проводив Лайоша до штаба, где, шумно перекликаясь, собиралась рота, Роман пригласил его заходить. Тот пообещал не забывать, наведываться. Может быть, он придет даже завтра вместе со своим другом Шандором. О, это очень веселый человек! Он умеет играть на гармошке и скрипке. Если нужно, то и спляшет. За это Шандора очень любили мадьярские девушки. Знал бы Роман, какие красивые барышни в Сегеде! Пусть сибирячки не обижаются на Лайоша. Они тоже ему нравятся.

Но в ближайшие дни Лайош не пришел. Он уехал в армию Гомонова как делегат съезда Советов восставших сел от мадьяр-интернационалистов.

Антипов рассказал командиру роты Иштвану Немешу о Гурцеве и состоявшемся в штабе собрании. Внимательно слушая, Иштван кусал мундштук трубки и поблескивал угольками глаз.

— Мы пошлем делегата! — твердо сказал он. — Мы будем воевать не за Сосновку, а за Советскую Россию!

Это было вскоре после вступления роты в село, в тот же вечер, а назавтра мадьяры проводили Лайоша.

10

Яков Завгородний днями пропадал в оружейной мастерской. Отливали про запас пули, чинили винтовки, делали бомбы. Приближалась зима, и кузница готовила подковы и гвозди. Правда, часть старых подков собрали по селу, но большинство нужно было выковать. В кузнице не смолкал перестук молотков.

А еще Яков как член сельского ревкома занимался многими другими делами. Когда Гавриле становилось туго, хоть разорвись, он посылал за Яковом. Тот недовольно морщился, но всякий раз приезжал.

Фельдшер Мясоедов не знал, куда определять раненых. Они лежали в его доме и на полу, и в сенях. Такая теснота, что повернуться негде. Но самое главное — подступали холода, раненые уже мерзли по ночам. Не хватало матрацев, подушек, одеял.