Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Летом 1862 г., когда стало ясно, что дело идет к восстанию, Я. Замойский писал В. Иордану: «Беспокоит горячечное состояние и настроение самопожертвования, такое, что любая поспешная выходка может толкнуть нацию в бездну как раз в момент, обещающий безусловное спасение, при условии не разрушать дела, которое кажется ведомым к зрелости Божьей рукой […]. Нетерпеливые, незрелые являются отныне для нас единственной опасностью. Они не хотят идти по лестнице, а советуют выскочить в окно, потому что это более прямая дорога». Против стремления «варшавских безумцев» «выскочить в окно» были направлены печатные и устные выступления консерваторов. В речи 29 ноября 1862 г. В. Чарторыский заклеймил идею «замены вооруженным восстанием той моральной борьбы, которую нация вела до сих пор с такой самоотверженностью, постоянством» и «единодушием». Он считал, что восстание неминуемо потерпит поражение, так как обстановка в Европе не позволяет рассчитывать на помощь Запада, а потому «всякое обращение к оружию может быть лишь криком легкомысленного отчаяния, призывом, которого искренне желает лишь враг, сигналом к борьбе без надежды и к смерти без славы»; оно «станет самым тяжелым поражением, какое только может грозить национальному делу». «Столь ужасное испытание» могло, по мнению Отеля Ламбер, «обречь на гибель уже не только материальные, но и все моральные завоевания нации». Говоря о «материальной» стороне дела, сторонники партии Чарторыских имели в виду, что развертывание революционного движения представляет собой угрозу для польского помещичьего землевладения, особенно в «забранных провинциях». В октябре 1862 г. Я. Воронин писал В. Иордану об опасности возникновения крестьянского движения на украинских землях уже в марте 1863 г. «Сдержать это движение, – считал он, – не в польских силах, так как оно не вызвано никакими польскими усилиями. Движение это, если оно вспыхнет, будет крестьянским, исходящим от крестьян, которые постановили с марта не исполнять никаких повинностей помещику». При мысли о возможности возникновения вскоре этой «страшной драмы» автора письма «пробирала дрожь», и он сетовал, что деятели польской помещичьей партии «до сих пор не обеспечили себе средств сообщения с этими провинциями, и там, возможно, нет никакого доброго польского влияния»²⁸⁴.

Страх перед крестьянской революцией определил путь консервативной эмиграции «по лестнице», «ступенькой» для которой стало назначение летом 1862 г. главой гражданского управления Королевства Польского поляка маркиза А. Велёпольского, имевшего среди деятелей Отеля Ламбер немало сторонников. Во многом разделял взгляды маркиза В. Замойский, инспирировавший благожелательные высказывания о нем в английском парламенте еще в разгар событий 1861 г. Однако в канун восстания Отель Ламбер все же не решался открыто поддержать Велёпольского, хотя, втайне рассчитывая на него, молчаливо обеспечивал ему «дружеский» нейтралитет. «Прогресс становится повседневным […] благодаря власти, данной Велёпольскому», – с удовлетворением писал В. Иордану Я. Замойский 7 августа 1862 г. Еще в июне маркиз связался с аристократической эмиграцией, и она была готова поддержать его планы, нацеленные на предотвращение восстания в Королевстве Польском. По агентурным данным, 12 июня 1862 г. в Польской библиотеке в Париже обсуждался проект конституции, который хотели представить восстановленному по инициативе Велёпольского Государственному совету в Варшаве и в дальнейшем – Александру II. Смысл позиции, занятой Отелем Ламбер на этом обсуждении, царский агент характеризовал следующим образом: «дело не идет больше об абсолютном отказе царя от прав на Польшу, очень хотят принять его как законного государя и получить великого князя в наместники на условии в то же время, что будет признана автономия страны и что гарантией будет выборный сейм в Варшаве и национальная армия из 50000 человек, чтобы защитить новые учреждения Царства (Польского. – С. Ф.)». Таким образом, руководство аристократической эмиграции держалось все тех же позиций отстаивания постановлений Венского конгресса спустя 30 лет после их краха²⁸⁵.