Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Мерославский предупреждал, что на Центральный Национальный комитет набросится «вся патриотически революционная пресса Польши». Это предвидел Бакунин и уже 12 октября 1862 г. писал Лугинину, что инициаторам заключения русско-польского революционного союза «нужно остерегаться врагов, вроде Мерославского, готовых воспользоваться всеми средствами, чтобы возбудить против них польские национальные недоразумения и тем ослабить их влияние». Предупреждал он и непосредственно поляков, в частности, Я. Амборского, которому в письме от 15 октября указывал на намерение генерала «оклеветать и по возможности ослабить наше влияние в Центральном Комитете в Варшаве». А 18 октября Бакунин убеждал Цверцякевича в необходимости для ЦНК издать манифест к эмиграции, чтобы противодействовать интригам Мерославского, «старающегося захватить власть в свои руки». О «чудовищной оппозиции», которую сторонники генерала создадут работе Центрального Национального комитета, он писал и Коссиловскому 20 октября 1862 г. и не ошибся. Мерославский немедленно прервал переговоры в Париже с представителем ЦНК Даниловским, публично отмежевался от всякой связи с Комитетом и развернул кампанию в своем журнале «Baczność» и на страницах французских газет, требуя не смешивать Центральный Национальный комитет с его собственным Революционным комитетом. Генерал называл воззвание ЦНК к «Колоколу» «бессмысленным» и «совершенно нелепым», сетовал на то, что «Przegląd rzeczy polskich» не дал ему надлежащего отпора, тогда как оно «оскорбило национальные чувства» поляков, «усомнившись в патриотизме двух земель, веками сросшихся с Речью Посполитой». Мерославского возмущало, что в воззвании говорилось о каких-то «нациях», «живших в границах Польши до разделов», и особенно то, что оно «позволяло каждому народу решать свою судьбу». Центральный Национальный комитет, утверждал генерал, тем самым «продал» издателям «Колокола» Русь и Литву, отдал их «в кабалу», в «ленное владение», то есть предоставил «будущей возрожденной Москве» две трети польской земли взамен за «гуманитарные элегии» «Колокола», за ничего не стоящие «обещания сочувствия и помощи». Мерославский считал этот шаг ЦНК «предательством, худшим, чем Тарговица», и усматривал его корни в политической незрелости членов ЦНК – этих «малолетних государственных мужей». Но особенную ответственность он возлагал на молодую революционную эмиграцию, представители которой вручили «Колоколу» «печальной памяти адрес», провозгласивший право наций на самоопределение. «Паломничество» этих «геростратов» в «Лондонскую Мекку панславизма» он расценивал как объявление «бесконечной гражданской войны между дисциплинированной и определенной революционностью, которая хочет монолитной, неделимой и демократической Польши, и всякими вредными революционными течениями». Генерал обрушился и на позицию, занятую в вопросе о русско-польском революционном союзе «несчастным киевским студенчеством, которое, не сумев научиться истории собственной нации у своих профессоров, учится у москалей сказочным легендам о Рюриковичах и за несколько лондонских завтраков с Бакуниным уступает “Колоколу” все захваты Рюриков». Но особое раздражение вызвало у Мерославского участие в переговорах между ЦНК и «Колоколом» его старого недруга со времен генуэзской военной школы 3. Падлевского, которого он заклеймил именем «отрепьевского недоноска». Другого участника лондонских переговоров А. Тиллера он назвал «панславистом» и «присяжным поверенным московских радикалов», обвинив его в сговоре с Бакуниным с целью «расчленения польской национальности». Доказательство его «измены» генерал видел в издании Тиллером после заключения русско-польского революционного союза воззвания, призывавшего поляков в случае рекрутского набора идти в русские войска для распространения там пропаганды. По мнению Мерославского, воззвание имело контрреволюционный смысл, так как якобы призывало к отказу от польского восстания, предлагая ждать спасения лишь от революции в России³¹².