Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Соображения, высказанные как Клячко, так и Калинкой, не вполне совпадали с позицией руководства Отеля Ламбер, о чем свидетельствовало воззвание Чарторыского, в 1847 г. обратившегося к эмиграции с оценкой прошедших событий и планом будущих действий. Князь не разделял мнения, что борьбу за независимость нужно отложить до тех пор, пока не поправится внутренняя ситуация в Польше – разовьется экономика, будут проведены необходимые реформы, изменится национальное и политическое общественное сознание. Он выступал за единство задач: «Освобождение не может обойтись без изменений к лучшему, так как без этого нация не имела бы единства, согласия, единения своих частей и стремлений, не имела бы веры в себя и в собственные силы. Но эти изменения, желательные по стольким причинам, не могут обойтись без идеи освобождения, без замысла возрождения». Допустить, чтобы задача восстания надолго отпала, заявлял Чарторыский, значит «сломать пружину национальности и отучить поляков от желания спешной сердечной работы всеми силами над изменением к лучшему», кроме того, будет потеряно доверие, то есть политическая помощь извне. Князь понимал, что мысль о восстании придется пока отложить из-за морального состояния и сознания шляхты после «галицийской резни», но настаивал на том, что ее первейшая задача – «уничтожение губительного реликта давних установлений, которые не могут оставаться, полная и немедленная ликвидация барщины»¹²⁵.

«Галицийская резня», действительно, напугала польских помещиков, и не все из них верили, как Замойский, в защиту со стороны власти Габсбургов. Часть шляхты искала более сильного покровителя и защитника. Летом 1846 г. маркиз Александер Велёпольский в анонимном «Письме польского шляхтича князю Меттерниху о галицийской резне» обвинял Меттерниха в подстрекательстве крестьян к нападению на помещиков, в пролитии польской крови и одновременно как бы предупреждал австрийского канцлера о возможной внешней переориентации польской имущей верхушки. Он обращался к Николаю I, заявляя, что поляки готовы отдаться под его власть, но «с одной просьбой»: «Не оставь преступления без кары […]. Не забудь о славянской крови, вопиющей о мщении». Это письмо было встречено с возмущением даже в кругах аристократической эмиграции. Ф. Моравский писал, что маркиз «отдает весь свой народ царю, словно какое-то стадо, без малейшей оговорки, без условий», если не считать просьбы «о мести за пролитую кровь». Сторонники Чарторыских не доверяли российскому императору и с подозрением отнеслись к царскому указу 7 мая 1846 г., запрещавшему в Королевстве Польском сгонять крестьян с земли и переводить их наделы в состав земель фольварка. Газета «Trzeci Maj» увидела в указе намерение царского правительства «посеять рознь между шляхтичем и крестьянином». Трентовский утверждал: «Так же и царь, а именно Паскевич, являются подстрекателями нашего крестьянства к резне». Гораздо большие надежды руководство Отеля Ламбер возлагало в то время на нового прусского короля, считая его врагом Николая I¹²⁶.