Польская Сибириада

На другой день Долина отправился на лесопилку, где в польском бараке жило большинство людей из Червонного Яра. Они собрались в тесной комнатушке Мантерыса. Каждый что-то там слышал, что в последние дни говорило о Польше и поляках московское радио и писали газеты. А говорили и писали плохо. О правительстве генерала Сикорского говорилось не иначе, как о «фашистском», подозревали его в сговоре с Гитлером, в провокационном обвинении Советского Союза в расстреле под Смоленском польских офицеров, взятых в плен в 1939 году. В этой связи припомнили полякам и вывод армии Андерса на Ближний Восток, причем в тот момент, когда решалась судьба Сталинграда.

— А хуже всего, панове, что Россия порвала дипломатические отношения с правительством Сикорского. В сегодняшней «Правде» написано. Плохо все это для нас, очень плохо.

— Почему? Как это?

— А так, дорогой, — терпеливо объяснял непонятливым Мантерыс, — если бы Сикорский со Сталиным в сорок первом не договорились, мы бы по сегодняшний день в Калючем сидели.

— Или давно бы околели.

— А когда договорились, — продолжал Мантерыс, — установили дипломатические отношения, нам амнистию объявили, в России наша армия была, польское посольство в Куйбышеве. А теперь что? Разрыв дипломатических отношений означает, парень, что мы снова остаемся в Сибири на милости и немилости Советов. И что с нами теперь будет, одному Богу известно. Мрачные перспективы, панове, мрачные.

Пошел третий день, как адвокат Шахницкий не возвращался домой. Бабка Шайна, которая иногда убирала в комнате адвоката, стирала ему рубаху или что-то готовила, первая подняла тревогу:

— Господи! Такой порядочный человек, может, с ним что-то дурное случилось? Не сидите так, мужики, надо идти искать человека!

Правильно. Только где его искать, если они даже точно не знали, где Шахницкий работал. Он никогда об этом особенно не распространялся, отделывался рассказами о своей адвокатской свободной профессии. Может, с учителем Семкиным посоветоваться? Но Семкин явно избегал поляков, хотя еще недавно не проходило и вечера, чтоб он не предлагал Шахницкому партийку шахмат. А сейчас даже не спросил о нем. Они подкараулили, когда Семкин возвращался из школы. Семкин изобразил удивление:

— Где Шахницкого искать? А я откуда могу знать? Он ваш, поляк, хоть вообще-то еврей, правда, польский, вам лучше знать, где такой человек может находиться. Что я, пару раз с ним шахматы сыграл? Я его не знаю. В милицию надо заявить…

Что-то не понравилось Долине в реакции Семкина, вспомнилась его ссора с Шахницким. Надо быть осторожнее, о политике с ним не заговаривать, подумал он.

В милицию они не пошли. Долина отправился к директору Рудых, потому что припомнил, что Шахницкий, будучи юристом, давал Рудых какие-то советы. Директор о Шахницком ничего не знал, но обещал поспрашивать людей. Долго ждать не пришлось, уже на следующий день, когда Долина подъехал к зданию администрации со своей бочкой, Рудых вышел к нему и как бы мимоходом бросил:

— Плохи дела с вашим Шахницким, плохи. НКВД им заинтересовался. А если НКВД кем-то интересуется… Хорошего не жди… И ко мне больше с этим делом не ходите.

Вечером к Долине пришел участковый и велел на следующий день явиться в НКВД.

Тот же милиционер был у Шайны с требованием, чтобы все взрослые из их семьи, включая бабку Шайну, явились в НКВД. И тоже ничего не объяснил.

— Наверное, по делу Шахницкого хотят нас допросить. Мужики, в случае чего, мы ничего не знаем, и все тут, — на всякий случай распорядилась бабка Шайна.

— Не знаем, не знаем! Только мне кажется, дело не в Шахницком: Семкина же не вызывают, только нас, поляков.

— А зачем им этого шпика вызывать? Он им заранее все про Шахницкого напел. А может, он и на нас что-нибудь наговорил? НКВД — это не шутка!

Поздно вечером прибежала испуганная Броня. Ее и всех взрослых поляков из барака на лесопилке тоже вызвали в НКВД. Значит дело было не в Шахницком? А в чем?

Долину некому было подменить на работе. Сташек знал, куда отец возит воду. Умел править Вороным, да и запрягать уже умел.

— Справишься, Сташек? Хоть две бочки до полудня нужно обязательно привезти, остальное я развезу, когда вернусь. Наверное, нас там долго не продержат? Попрошу, скажу, что на работу спешу. Только справишься ли ты?

— Папа! Вот увидишь, я справлюсь, Вороной меня слушает.

— Ну, ладно. Осторожно только возле проруби, там страшно скользко. И когда воду черпать будешь. Набирай понемногу, сколько поднять сможешь. А Тадек пусть дома сидит.

— Не волнуйся, папочка, я справлюсь.

— Ну, пойдем, запряжем Вороного.

Здание тулунской милиции окружал высокий дощатый забор. Поверху — колючая проволока. Солидные, обитые жестью ворота, и калитка с окошечком для часового.

Долина немного опоздал и, когда часовой без всяких церемоний открыл ему калитку, даже остановился от удивления: перед входом в здание клубилась довольно приличная толпа женщин и мужчин. «Так много поляков в Тулуне?» Люди искали знакомых, собирались группками, возбужденным шепотом делились догадками, зачем их сюда вызвали.